Наши за границей

Носильщики, однако, сдав сундук и чемодан в багаж, отказались нести подушки и саквояжи в вагон, и супругам пришлось их нести самим.

– Что за причина такая, что они отказались протащить подушки в вагон? – дивилась Глафира Семеновна, обращаясь к мужу.

Дело, однако, объяснилось просто. Около приготовленного уже поезда, стоящего у платформы, развозили на багажных тележках маленькие подушечки и полосатые байковые одеяла и за франк сдавали их напрокат пассажирам. Тележки эти катали от вагона к вагону такие же блузники, как носильщики, и выкрикивали:

– Pour se reposer! Pour se reposer!

– Скажи на милость, какой хитрый народ эти носильщики! Ведь это они нарочно отказались нести наши подушки в вагон, чтобы принудить нас взять подушки и одеяла у этих блузников. «Нельзя, – говорят, – с большими вещами в вагоне быть». Они думали, что мы поверим и не понесем сами, но нет, не на таких напали, – говорила Глафира Семеновна.

– Да, да… Наверное, что они подкуплены или сами участвуют в барышах, – поддакнул Николай Иванович.

В вагон, однако, супругов впустили беспрепятственно. Только кондуктор, покосившись на громадные подушки, улыбнулся и спросил Николая Ивановича:

– Vous êtes les russes, monsieur? N’est‑ce pas?

– Вуй, вуй, ле рюсс, – отвечала Глафира Семеновна за мужа.

– Oh, je vois déjà, madame, – продолжал улыбаться кондуктор, указывая на подушки, потребовал билеты, тщательно осмотрел их и прибавил по‑французски: – Вы едете прямо в Женеву, а потому не советую ехать в этом вагоне. В Дижоне из этого вагона придется пересаживаться в другой вагон. Пойдемте, я вам укажу вагон, из которого не надо будет пересаживаться.

Он поманил их пальцем, взял их саквояжи и подушки, помог им вынести все это из вагона и перевел в другой вагон, пояснив еще раз:

– Voilà à présent c’est tout droit peur Genève.

– Вот это по‑нашему, вот это на наш, русский, кондукторский манер, – заговорил Николай Иванович и, поблагодарив кондуктора, сунул ему в руку франк.

– Merci, monsieur, – кивнул кондуктор и одобрительно сказал: – Oh, je connais les russes et leurs habitudes!

Поезд простоял четверть часа и, наконец, после трех звонков тронулся.

Подарок за провинность

Кроме супругов, в купе вагона сидели: толстенький, коротенький француз с коротко остриженной бородкой на жирном лице и тоненький француз в ярком галстуке и с черненькими усиками.

– Очень уж я рада, что мы не одни ночью едем и можно быть спокойными, что мошенники нас не ограбят, – сказала Глафира Семеновна мужу. – Какая ни на есть, а все‑таки компания из четырех человек. А то помнишь, как мы ехали из Кельна в Париж, всю‑то ночь одни в купе просидели. Ужасно было страшно. Я ведь тогда как есть всю ночь напролет не спала. Ну а теперь, ежели мы заснем, они не будут спать.

– Так‑то оно так, но ведь и на эту компанию полагаться не следует, – отвечал Николай Иванович. – Почем ты знаешь: может быть, эти‑то два француза именно мошенники и есть. Мы заснем, а они поднесут нам к носу хлороформу, усыпят нас покрепче, да и ограбят.

– Да что ты! Не похожи они, кажется, на мошенников, – испуганно проговорила Глафира Семеновна.

– То есть как это не похожи? Что они одеты‑то хорошо? Так ведь по железным дорогам мошенники‑оборванцы не ездят.

– Ну вот, Коля, ну вот ты меня и смутил. Теперь я опять буду всю ночь бояться.

– Бояться тут особенно нечего, а просто надо держать ухо востро и спать попеременно: сначала ты поспишь, потом я посплю.

– Да, удержишься ты, ежели я засну! Как же, дожидайся! Ты первый соня.

– Не хвались, горох, и ты не лучше бобов, я вот лучше опять выну из саквояжа револьвер и спрячу его в боковой карман. Пусть они видят, что мы все‑таки при оружии.

И Николай Иванович с важной миной вынул из саквояжа револьвер, внимательно осмотрел курок и спрятал револьвер в боковой карман. Толстый француз взглянул на Николая Ивановича и с улыбкой сказал:

– C’est l’ami de voyage?

– Вуй. Закуска славная. Всякий останется доволен, – отвечал тот, самоуверенно хлопая себя по карману.

Минут через десять толстый француз начал зевать, наклонился к Глафире Семеновне и, сказав: «Pardon, madame», снял с себя полусапожки, надел парусиновые туфли и, заменив шляпу‑цилиндр красной феской, поджав под себя ноги, приютился в уголку и стал сопеть и похрапывать. Француз в ярком галстуке и с черными усиками все еще бодрствовал. Он несколько раз вынимал из кармана круглую лакированную бонбоньерку, брал оттуда маленькие конфетинки и посылал их себе в рот.

– Вишь, какой лакомка! – заметила Глафира Семеновна и прибавила: – Нет, эти французы не мошенники.

– Почему это? – спросил Николай Иванович. – Что один спит, а другой конфеты ест? Ничего не значит, душечка. Может, все это для отвода глаз.

– Ну зачем ты меня пугаешь? С какой стати? Я себя стараюсь успокоить, а ты…

– Ты и успокаивайся, а я все‑таки буду держать ухо востро.

Еще через несколько времени француз с усиками начал разговор. Он приподнял перед Глафирой Семеновной шляпу и спросил:

– Madame et monsieur sont les russes?

– Вуй, месье, – отвечала Глафира Семеновна.