Наши за границей

– Ничего не знаю, матушка, ничего не знаю. Спроси об этом своего француза, – отвечал он раздраженно.

– Уж и своего! – обиделась Глафира Семеновна. – Почему же он мой?

– Да конечно же твой. Ты его привадила. А мне даже противно смотреть, как ты с ним миндальничаешь. Приказчичишка какой‑то французский, а ты перед ним так и строишь разные улыбки.

– Что ж, мне язык ему показывать, что ли?! Должна же я его поблагодарить за его любезность.

– Всего нужно в меру, в меру, – наставительно произнес Николай Иванович.

– А вот не хочу в меру. Нарочно же, назло тебе буду с ним любезничать. Даже сейчас спрошу его, можно ли будет где‑нибудь поужинать. Дит муа, месье… By не сане па, сюр кель статион он пе супе ожурдюи? – обратилась она к французу.

– А, мадам, это очень трудно. Поезд бежит, почти нигде не останавливаясь, но я попробую. Я попробую, не может ли достать для вас кондуктор чего‑нибудь холодного в станционном буфете, где мы остановимся хоть на три минуты. Сыру, холодного мяса и вина.

– Мерси, месье, мерси, – поблагодарила она француза и тотчас же передала его слова мужу.

– Пусть уж для тебя ужин достает, а для меня не надо. Я сыт.

– Еще бы тебе не быть сыту со вчерашнего перепоя. Тут у кого хочешь раньше как дня через три настоящий аппетит не явится.

– Ну, нечего тут попрекать. Молчи.

– Не стану я молчать!

– Ну, так обнимайся с приказчичишкой, а меня оставь в покое.

– Дурак! Ревнивый дурак!

– От дуры слышу.

Между супругами начиналась размолвка. Француз коммивояжер удивленно глядел на них во все глаза. Он по тону разговора понял, в чем дело, и, справившись предварительно у Глафиры Семеновны, понимает ли ее муж по‑французски, начал говорить:

– Ох, уж эти мужья! Мужья – ужасные люди! Ваш супруг, кажется, сердится, что я, предложив вам товар, ввел его в издержки. О, о, мужья не ценят своих жен! Настоящая любовь только до брака. Это проповедуется во всех романах. Как только женщина делается женой, муж перестает ее любить и становится подчас невыносим. Правду я говорю?

Все это было, разумеется, сказано по‑французски, но Глафира Семеновна поняла приблизительно смысл сказанного и отвечала:

– Вуй, месье.

В речи француза Николай Иванович услыхал несколько раз повторенное слово l’amour. Он знал, что l’amour значит «любовь», вспыхнул и заговорил:

– Туда же еще, мерзавец, смеет о любви говорить с замужней женщиной! Лямур, лямур… Скажи ему, чтоб он свою лямур бросил, а то я его заставлю замолчать по‑свойски!

Глафира Семеновна тоже вспыхнула.

– Ты, кажется, прямо лезешь на скандал, – сказала она. – Не понимаешь языка и хочешь срамиться. Про любовь он говорил совсем в другом смысле.

– В каком бы там смысле ни было, но какому‑нибудь французскому скоту я про любовь с моей женой говорить не позволю, так ты и знай.

– Он говорил про любовь мужа к жене.

– Не смеет он говорить про это при мне! – возвысил голос Николай Иванович.

– Да чего ты кричишь‑то?! Чего ты скандалишь?!

– Хочу кричать, хочу скандалить. Садись со мной рядом и сиди тут. Не желаю я, чтобы ты с ним разговаривала. Пересаживайся. Сиди и молчи.

Николай Иванович выдернул из‑за спины жены ее подушку и переложил на свой диван. Глафира Семеновна слезливо заморгала глазами, но все‑таки пересела к мужу.

Француз понял, что между супругами происходит ссора, и умолк, но, когда поезд остановился на какой‑то станции, он, помня, что обещал добыть чего‑нибудь поесть для русской дамы, быстро выскочил из вагона и через минуту, снова вскочив в вагон, сказал Глафире Семеновне:

– Tout de suite, madame, on vous apportera quelque chose à manger et à boire.

Поезд тронулся, и на ходу в окне вагона появилось кепи кондуктора. Он опустил стекло и протянул в открытое окно сначала завернутые в бумагу сэндвичи, а затем бутылку вина и стакан.

– S’il vous plait, madame, – сказал коммивояжер с легким поклоном, указывая на кондуктора.

– Не надо! Ничего не надо! – сердито замахал было руками Николай Иванович, но Глафира Семеновна перебила его:

– Как не надо? Ты, кажется, хочешь меня морить голодом? Я есть хочу. – И она, взяв от кондуктора бутылку и закуски, спросила: – Комбьян?

– Trois francs, madame, – дал тот ответ.

– Пренэ катр франк. Се пур буар.

Слезы так и душили ее. Нужно было поблагодарить коммивояжера за его хлопоты. Она собралась с духом и, не выставляя лица своего, проговорила:

– Мерси, месье.

Николай Иванович хмурился и молчал, но наконец произнес, обратясь к жене:

– Ешь же, коли просила!

Ответа не последовало. Уткнувшись в подушку, Глафира Семеновна плакала.

– Ну, ты не будешь есть, так я вина выпью, – сказал Николай Иванович и, налив себе из бутылки в стакан вина, проглотил его залпом.

Только полчаса спустя, наплакавшись вволю, Глафира Семеновна утерла украдкой слезы и, отвернувшись от мужа, принялась есть сэндвичи.

Коммивояжер уже спал или притворился спящим.

Женева