Наши за границей

— Да понял, понял я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вот, мусье, билье, вуаля… А бюве, мосье, не хочешь? Не вуле бюв вен руж? — вдруг предложил Николай Иванович кондуктору.

— Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement à présent vous-même, et moi après, — отвечал тот, простригая билеты.

— Ну вот и отлично. Бюве…

Николай Иванович налил стакан и протянул кондуктору. Тот поклонился и отстранил стакан.

— A présent vous-même, monsieur, et moi — je prendrai après vous.

— Глаша! Что он такое? — недоумевал Николай Иванович.

— Хочет, чтобы ты прежде выпил.

— Я? Же?.. Отлично. Тре бьен… Вот… За здоровье Франс! — Николай Иванович залпом выпил стакан и продолжал: — Мы любим вашу Франс, очень любим. Глаша, переведи.

— Ну, рюсс — ну земон ля Франс.

— Oh, madame! Et nous, nous adorons la Russie[8].

Кондуктор взял поданный ему стакан с красным вином, поднял его и, воскликнув: «Vive la Russie»! — тоже выпил его залпом.

— Друг! Ами… Франсе и рюсс — ами, — протянул ему руку Николай Иванович. Кондуктор потряс руку. — Анкор… — предложил Николай Иванович.

— Après, monsieur… Prenez à présent vous-même. Dans une demi-heure je vous apporterai encore une bouteille, et nous prendrons encore. J’aime les russes…

— Что он говорит, Глаша?

— Принесет еще бутылку и тогда опять с тобой выпьет.

— Душа-человек! — воскликнул Николай Иванович, ударяя кондуктора по плечу. — Ну, бьен, бьен… Принеси — опять выпьем.

— Au revoir, monsieur… Au revoir, madame, — раскланялся кондуктор, повернул ручку двери купе и исчез во мраке.

При таких обстоятельствах Николай Иванович и Глафира Семеновна въезжали во французскую землю.

Париж

С французским кондуктором Николай Иванович все-таки выпил две бутылки красного вина. Со второй бутылкой кондуктор принес ему и белого хлеба с сыром на закуску, а Глафире Семеновне грушу и предложил ее с галантностью ловкого кавалера. Появление такого человека, резко отличающегося от угрюмых немецких кондукторов, значительно ободрило супругов в их путешествии, и после того, как на заре багаж их в Верье был слегка осмотрен заглянувшим в купе таможенным чиновником, они начали дремать, совершенно забыв о разбойниках, которых так опасались вначале. К тому же стало светать, а дневной свет, как известно, парализует многие страхи. Подъезжая к Намюру, они уже спали крепким сном. Кондуктор хотя и заглядывал в купе для проверки билетов, но, видя супругов спящими, не тревожил их.

Когда они проснулись, было ясное, солнечное утро. Солнце светило ярко и приветливо озаряло мелькавшие мимо окон вагона каменные деревенские домики, сплошь застланные вьющимися растениями, играло на зеленых еще лугах, на стоящих в одиночку дубах с пожелтевшей листвой, на синей ленте речки, идущей вдоль дороги.

Глафира Семеновна сидела у окна купе и любовалась видами. Вскоре маленькие каменные домики стали сменяться более крупными домами. Появились вывески на домах, мелькнула железная решетка какого-то сада, стали появляться высокие фабричные трубы, курящиеся легким дымком, и вдруг Глафира Семеновна воскликнула:

— Батюшки! Эйфелева башня вдали! Я ее сейчас по картине узнала. Николай Иваныч! Радуйся, мы подъезжаем к Парижу.

— Да что ты! — подскочил к окну Николай Иванович.

— Вон, вон… Видишь? — указала Глафира Семеновна.

— Да, да… Эйфелева башня… Она и есть… «Кончен, кончен дальний путь, вижу край родимый», — запел он.

Стали попадаться по дороге уже улицы. Дома все вырастали и вырастали. Виднелась церковь с готическим куполом. Движение на улицах все оживлялось. Поезд замедлял ход, скрежетали тормоза. Еще несколько минут, и вагоны остановились около платформы, на которой суетились блузники в кепи и с бляхами на груди.

— Приехали… В Париж приехали!.. — радостно произнесла Глафира Семеновна, когда кондуктор отворил перед ними дверь купе. В дверь рванулся блузник, предлагая свои услуги.

— Вуй, вуй… Прене мон саквояж, — сказала Глафира Семеновна. — Э шерше коше пур партир а хотель. Николай Иваныч! Бери подушки. Что ты стоишь истуканом!

— Une voiture, madame? — спросил блузник.

— Да, да… Вуатюр… И анкор наш багаж… — совала она ему квитанцию.

— Oui, oui, madame.

Багаж был взят, и блузник потащил его на спине на вокзальную площадь. Супруги следовали сзади. Вот и улица с суетящейся на ней публикой. Николай Иванович поражал всех своей громадной охапкой подушек. Какой-то уличный мальчишка, продававший с рук билеты для входа на выставку, даже крикнул:

— Voyons, се sont les russes!

Французский городовой в синей пелерине, кепи, с закрученными усами и с бородкой клином махнул по направлению к стоящим в шеренгу извозчикам. От шеренги отделилась карета с сидящим на козлах краснорожим, гладко бритым, жирным извозчиком в белой лакированной шляпе-цилиндре и подъехала к супругам. Багаж уложен на крышу кареты, блузнику вручена целая стопа французских пятаков, как называл Николай Иванович медные десятисантимные монеты, и супруги сели в карету, заслонившись подушками.

Извозчик обернулся и спросил, куда ехать.