Нашла коса на камень

На двор бушуетъ мятель; провожающіе кричатъ ей, чтобъ она скорй садилась; больше ничего не остается, какъ повиноваться. Сли, лошади подхватили, шестичасовой t^ete-`a-t^ete начался. Одно и то же мховое одяло закрываетъ имъ колни; они оба твердо ршились причинять другъ другу какъ можно больше непріятностей. Джильяна забилась въ уголъ, стараясь, чтобъ ни одна складка ея шубы не коснулась его. Они выхали на большую дорогу. Снгъ глубокъ, но лошади сильны, такъ что бояться нечего, Джильяна спокойно предается своимъ мыслямъ. Передъ нею возникаютъ картины прошлаго, она заглядываетъ въ будущее, мысленно останавляваясъ на фигур почти незнакомаго ей старика-отца, который, по годамъ, могъ бы быть ей ддомъ. Она никогда не жила съ нимъ, да и мать ея провела послдніе годы своей короткой и безупречной жизни вдали отъ него; съ дядей Марло отецъ тоже не знался. Движеніе спутника вывело нашу героиню изъ задумчивости. Послышалось чирканье спичкой, которую докторъ поднесъ къ свчк въ небольшомъ, каретномъ фонарик.

— Вамъ свтъ не мшаетъ? — спросилъ онъ отрывисто, — если нтъ, мн пріятно было бы почитать. Никто изъ насъ разговаривать не желаетъ, а для меня очень интересно спокойно почитать съ часокъ.

— Пожалуйста не стсняйтесь, мн совершенно все равно.

Это неправда; тщетно старается Джильяна возвратиться къ прерваннымъ размышленіямъ, лично ей огонь не мшаетъ, голова ея въ тни. Свтъ падаетъ только на книгу да на пальцы Бернета, переворачивающіе страницы; его фраза: «Никто изъ васъ разговаривать не желаетъ», неотвязно преслдуетъ ее:- какъ онъ смлъ это сказать? Вскор ее начинаетъ мучить любопытство, ей смертельно хочется узнать, что читаетъ ея спутникъ; она понемногу придвигается и заглядываетъ черезъ его плечо, — оказывается статья о греческой антологіи. Проходятъ нсколько минуть. Она прочла полторы страницы и забыла мятель, отца, Бернета, себя, глаза ея такъ и бгаютъ по строчкамъ; но посреди какой-то особенно заманчивой фразы неумолимая рука переворачиваетъ страницу…

— Что вы сказали? — спрашиваетъ Бернетъ, вскинувъ на нее глава.

— Ни-и-чего, — бормочетъ она, — я только кашлянула.

Добрались, наконецъ, путники и до желзнодорожной станціи, гд надо ждать прихода ночного позда; оказывается, что ни горничной, ни вещей еще нтъ. Поздъ приходитъ, и Бернетъ проситъ Джильяну садиться поскорй въ вагонъ; тщетно протестуетъ она, увряя, что не подетъ безъ горничной; но попрежнему побда остается за нимъ, благодаря его спокойной настойчивости. Наступаетъ вторая половина ненавистнаго t^ete-`a-t^ete; теперь ей легче только въ томъ отношеніи, что они могутъ сидть дальше другъ отъ друга. Погода стояла еще ужасне. Съ той сторона, гд услась Джильяна, спущено окно; Бернетъ подходитъ и, безъ дальнихъ разговоровъ, хочетъ поднять его. Она, въ сущности, очень довольна, но какой-то безсмысленный капризъ заставляетъ ее воскликнуть.

— Пожалуйста не поднимайте.

— Не поднимать, — вы не шутите?

— Конечно, не шучу, я люблю воздухъ.

— Такъ наслаждайтесь имъ на здоровье;- съ этимъ онъ возвращается въ свой уголъ и надваетъ пальто.

Минутъ черезъ пять раскаяніе овладваетъ Джильяной: ледяной втеръ такъ и обдаетъ ей лицо, въ ея жилахъ нтъ ни капли незастывшей крови. Искоса посматриваетъ она на своего врага, который, опустивъ голову на грудь и надвинувъ шляпу на глаза, какъ будто спитъ глубокимъ сномъ, — и осторожно пробуетъ поднять злополучное окно. Окоченвшія руки отказываются ей служить, окно не подается. Она перемняетъ мсто, втеръ съ изморозью и тутъ настигаетъ ее, она садится спиной къ локомотиву — все тщетно, вагонъ превратился въ ледникъ. Она снова взглядываетъ на сосда — спитъ себ какъ младенецъ. На глазахъ ея навертываются слезы и тутъ-то, наконецъ, раздается его голосъ!

— Чтожъ! все продолжаете любить воздухъ, или съ васъ довольно?

Она молча указываетъ на окно, но онъ этимъ не довольствуется.

— Прикажете запереть? — спрашиваетъ онъ оффиціальнымъ тономъ.

— Запереть, запереть! — шепчетъ она почти сквозь слезы, причемъ зубы ея стучатъ такъ сильно, что словъ почти разобрать нельзя. Въ минуту окно поднято; Бернетъ возвращается на свое мсто и чихаетъ нсколько разъ.

Медленно тянется время; бдная Джильяна такъ прозябла, что не можетъ думать ни о чемъ, кром того, что ей холодно; усталый спутникъ продолжаетъ спать. Въ часъ ночи они прізжаютъ въ Лондонъ; въ самомъ мрачномъ настроеніи духа выходитъ «путешественница по-невол» изъ экипажа у подъзда дома, занимаемаго отцомъ. Тутъ ее ожидаетъ рядъ пріятныхъ сюрпризовъ. Больной, въ минуту досады, распустилъ всю прислугу, — Джильяна прізжаетъ въ пустой домъ, гд нтъ никого, кром сидлки и работницы; комната, которую Бернетъ приказалъ для нея приготовить, въ ужасномъ вид, даже огонь порядочно не разведенъ въ камин. Но вотъ что всего хуже: тотчасъ по прізд до ушей ея, пока она стояла на площадк передъ комнатой отца, сквозь неплотно притворенную дверь долетлъ слдующій разговоръ паціента съ докторомъ:

— Такъ вотъ вы наконецъ, — капризнымъ тономъ говорилъ старческій голосъ, — пріятно думать, что вы не торопились.