Насильники

Прудонъ говорилъ, что изнасилованіе женщинъ – неизбжное зло всхъ войнъ и осадъ: во всякой цивилизаціи, все равно, женщины побжденныхъ – добыча побдителей. Но даже въ городахъ, взятыхъ самымъ дикимъ штурмомъ, гнусности, подобныя описаннымъ въ отчет Вейденбаума, бывали только какъ отвратительныя исключенія. Солдаты Суворова не боле свирпствовали въ Измаил и сволочь Бурбона во взятомъ съ боя Рим, чмъ русское казачество среди мирнаго населенія шушинскихъ армянъ. Комментировать тутъ нечего. Отчетъ говоритъ самъ за себя. Пьянство виномъ и кровью свело съ ума толпу людей. И вотъ – мы свидтели эпидеміи какого-то повальнаго садизма, насильническаго щегольства развратомъ не нормальнымъ, противнымъ, на зло и на перекоръ естественному инстинкту, – rien n'est sacr'e pour un sapeur! – нтъ, молъ, ничего такого, на что казакъ не сметъ посягнуть! Двнадцатилтняя двочка, семидесятилтяяя старуха, родильница, паралитическій уродецъ – всхъ въ одну кучу!.. Надругательство утонченное, фокусническое, именно садистическое, – не только порывъ къ грубому наслажденію, но и злорадное, бсовское желаніе унизить, насладиться страданіемъ, позоромъ, оплеваніемъ жертвы… Еще Достоевскій отмтилъ, что садизмъ – частое явленіе въ русскомъ старчеств. Ну, судя по отчету Вейденбаума, хороша бываетъ и воинственная молодежь. О такихъ фактахъ, какъ изнасилованіе параличныхъ, семидесятилтнихъ старухъ, цлованіе половыхъ органовъ и т. п., до сихъ поръ міръ узнавалъ только изъ психопатологическихъ наблюденій Крафтъ Эбинга, Маньяна, Тарновскаго, по лечебницамъ нервныхъ и психическихъ больныхъ. Это сумасшедшій домъ, адъ половой психопатіи, вырвавшійся на волю!

Ну, да ужъ хорошо. Кавказъ, – край, такъ сказать, экзотическій, a армяне суть «бунтовщики», съ коими христолюбивому воинству предписывается поступать, какъ съ воюющей стороной, и даже хуже, ибо войны имютъ хоть какіе-нибудь свои международные законы, a войны гражданскія подъ наблюденіемъ Женевской конвенціи не состоятъ. Обратимся внутрь Россіи, въ тихую украинскую ночь. «Знаете ли вы украинскую ночь? Нтъ, вы не знаете украинской ночи!»

Городъ Конотопъ. Десять часовъ вечера. Молодая телеграфистка Ц. возвращается со службы домой.

На Дворцовой улиц ее встртили два донскихъ казака и остановили ее грубыми окриками: «куда идешь? Пропускъ есть?» Зная, что подобные вопросы предлагаются казаками всмъ встрчнымъ, г-жа Ц. совершенно спокойно отвтила, что пропуска y нея нтъ, но что, если они сомнваются въ ея личности, то могутъ дойти вмст съ ней до почтово-телеграфной конторы, гд начальникъ и удостовритъ, что она служащая. Казаки долго молчали. Тогда Ц. снова повторила свою просьбу отпустить ее домой или же, въ крайнемъ случа, отправиться въ полицію и не держать на улиц. Казаки переглянулись, и одинъ изъ нихъ, сходивъ за чмъ-то въ ближайшій дворъ, заявилъ своему товарищу:

– Теперь можемъ расправляться, какъ хотимъ!..

Предчувствуя что-то недоброе, двушка снова начала упрашивать отпустить ее. Тогда одинъ изъ казаковъ, обнаживъ свою шашку и приложивъ ее къ ше перепуганной Ц., крикнулъ:

– Вы знаете, что намъ дано право рубить! Идите за нами, a тамъ скажутъ, какъ съ вами поступить.

Само собой, что посл такихъ аргументовъ двушка пошла за ними безпрекословно. Казаки повели ее въ пустую чайную, но, убдившись, что она заперта, повернули на базаръ и стали подыскивать соотвтствующій ихъ намреніямъ торговый навсъ. Въ это время проходжлъ какой-то человкъ, и y двушки появилась надежда на спасеніе, но казаки ударили этого незнакомца палкой, и онъ пустился бжать. Теперь все было кончено и потеряно. Безлюдная площадь, темная, глухая ночь, слабая двушка – два вооруженныхъ звря-казака. Ц. бросилась на колни и стала умолять казаковъ пощадить ее, но одинъ изъ донцевъ, побуждаемый своимъ товарищемъ «работать быстрй», ударилъ ее обнаженной шашкой по голов, схватилъ за шейный платокъ и бросилъ на уже разостланную шинель…

Казаки чередовались…

Наконецъ, они встали, и она нашла еще въ себ силы снова умолять ихъ – отпустить ее, хотя бы теперь. Они о чемъ-то пошептались, и одинъ изъ нихъ заявилъ ей, что проводитъ ее до дому. Они повели ее въ конюшню и тамъ начали «угощать» ею своихъ товарищей.

Ц. была въ безпамятств.

Когда уже не было желающихъ, ее привели въ чувство и потащили въ полицію.

Дорогой имъ встртился ея отецъ. Старикъ искалъ ее по всему городу. Ц. увидла отца, и съ ней сдлалась истерика. Казаки поспшили скрыться. На слдующій день о всемъ происшедшемъ было залвлено полиціи, и началось разслдованіе.

Освидтельствовавшій врачъ удостоврилъ, что Ц. «не боле сутокъ тому назадъ лишена невинности и что грубое насиліе надъ ней производилось много разъ подрядъ. Потерпвшей было предъявлено нсколько казаковъ, среди которыхъ она сразу узнала своего главнаго, перваго насильника, того, что все грозилъ ей шашкой – Внцова. Затмъ она припомнила еще двухъ – Вяликова и Латошникова. Остальныхъ же она узнать не могла, – во-первыхъ, тогда было темно, во-вторыхъ, она долгое время находилась въ состояніи безпамятства.