Насильно мил (не) буду

И тут Громов отходит от зеркала, на какое-то время исчезает из поля зрения, потом возвращается. Я вижу, как он показывает Захару на место, где за книжным шкафом прячется дверь. Неужели нашли? Да хоть бы!

Теперь уже оба всматриваются в зеркало, кладут на него ладони, и я снова бью.

Мокрая как мышь, держась на чистом адреналине, я как сумасшедшая стучу в это стекло.

И вдруг оба исчезают.

— Вернитесь! Вернитесь! — ору во все горло.

Размазываю по щекам слезы и кидаю биту на пол.

Я никогда в жизни так не плакала, как в эту самую минуту. Даже когда умерла мама. Рыдаю в голос и падаю перед проклятым окном на колени.

Тут вдруг вижу, как эти двое возвращаются. В руках у Громова блокнот и ручка. Он что-то пишет, а потом прислоняет блокнот к зеркалу.

На бумаге в клеточку видно надпись: «Яся, ты там? Ты нас видишь? Один удар — да, два — это не ты».

Захар прикладывает обе ладони к зеркалу, ждет.

Быстро подхватываю ножку от стола и снова с силой бью.

Он чувствует. Кивает, улыбается, смотрит в зеркало будто бы на меня, взгляд его теплеет.

И тут Громов снова прикладывает к зеркалу бумагу, а там новая надпись:

«Знаешь код от двери?»

— Да, да, да! — ору что есть силы, но меня не слышат.

Снова бью о стекло один раз.

Тогда Громов пишет новую записку: «Я буду показывать цифры, а ты бей, когда увидишь нужную».

Девятое мая семьдесят седьмого года — тут же вспоминаю дату маминого рождения. Жду, пока Громов по одной показывает мне цифры пальцами. Жутко нервничаю и бью, едва вижу правильную цифру. Процедура повторяется пять раз, и на шестой я чуть мешкаю, не успеваю стукнуть на цифру семь. Бью на восьмерку. Неверно! Но мои спасители об этом не знают.

Захар спешит к двери, пробует код. Само собой, ничего не происходит. Я готова рычать от досады, мою майку можно хоть выжимать, такая она мокрая.

Громов появляется у зеркала с запиской: «Не получилось, у нас остались две попытки, попробуем еще раз».

Там еще и попытки? Ешки-матрешки, а что если я ошибусь еще дважды?

И снова я вглядываюсь в количество пальцев, которое Громов показывает. Захар прижимает ладони к стеклу, ловит создаваемую мной вибрацию. На этот раз все проходит гораздо медленнее и я бью более прицельно.

Громов не спешит набирать, сначала пишет цифры на бумаге, показывает мне: «Правильно?»

Бью в стекло один раз. Потом буквально падаю на пол совершенно без сил.

Громов с Захаром отходят в сторону от зеркала.

Секунд тридцать ровным счетом ничего не происходит, а потом я слышу лязг отпирающегося замка. Он разрывает тишину бункера не хуже, чем удар железякой о бронированное стекло.

Дверь открыта…

Однако я не спешу выйти на яркий свет. Я чучело… не помню, когда в последний раз принимала душ. Вся потная, волосы растрепаны, лицо заревано, губы искусаны, а еще я похудела и вещи на мне теперь висят.

Захар выгнал меня красивую, что он скажет, увидев чучело?

Если он меня сейчас отвергнет, я же не переживу!

* * *

Захар

Дверь открывается.

Морально готовлюсь увидеть Ясю, но она не выходит. Из бункера не раздается и звука.

— Ясмина! — ору во все горло и сам шагаю внутрь.

Нахожу мою девочку сидящей на холодном полу.

Она смотрит на меня как побитый щенок. В тусклом свете лампы она кажется такой несчастной, маленькой, затравленной.

— Ясенька, — зову, тяну к ней руки. — Пойдем, милая. Ты можешь идти?

Она не двигается с места, не говорит ни слова, только смотрит на меня своими грустными глазищами. Недолго думая, подхватываю ее на руки и выношу.

Она жмется ко мне, обнимает за шею и шепчет на ухо:

— Спасибо тебе, спасибо! Спасибо… Я не надеялась. Не думала, что ты будешь меня искать.

Вот так… Она этими словами меня просто избивает. Моя девушка даже не думала, что я буду ее искать. И все из-за того проклятого вечера.

— Ясь, — осторожно усаживаю ее на диван. — С тобой все в порядке? Тебя не били?

— Нет, не били. Все в порядке, только я очень голодная… Он не оставил мне еды! — жалуется она изрядно охрипшим голосом.

— Что же он за урод такой! — рычу буквально на взводе.

— Черт, — басит Громов. — Мы съели все чипсы.

В этот момент вспоминаю про шоколадку, которую спрятал в карман дубленки.

— Сейчас, милая…

Спешу в прихожую, где мы оставили верхнюю одежду, и возвращаюсь с батончиком в руках. Раскрываю его для Яси:

— Вот, держи.

Она берет его как благословенный божий дар и со стоном вгрызается.

— Не спеши, — качает головой Громов. — Еще стошнит. Вообще шоколад — не лучший вариант, ей бы супа. Ладно, я пошел заводить машину, а вы собирайтесь на выход.

— Давай найдем тебе какую-то куртку? — предлагаю Ясе.

Она кивает:

— Можно я еще немножко поем, и поедем?

— Конечно.

Вижу, как ей вкусно, как нравится.

Любуюсь тем, как Яся напитывает организм сладким. В этот момент она мне кажется особенно невинной. Как ребенок, сидит и лопает шоколадку. Исхудавшая, напуганная и заплаканная. Такой беззащитной я ее еще никогда не видел.

— Ясь, — говорю, усаживаясь к ней поближе. — Я просто хочу, чтобы ты знала, мне не важно, кто отец твоего ребенка. Я в любом случае буду любить этого малыша. Почту за честь, если ты все-таки согласишься выйти за меня, воспитаем вместе.