Насколько прочно Основание

— До тех пор, пока они будут швырять гнилые фрукты, это не будет стоить ничего, кроме еще одной стирки для Мирам, — сказал Траскат так философски, как только мог. — Однако, если они начнут бросать камни, как было на рыбном рынке в прошлую пятидневку, это будет ужасно, Франц.

— Я знаю. — Шуман выглядел обеспокоенным. — Я поговорю с боссом. Посмотрим, не сможем ли мы усилить здесь охрану. Пара здоровенных громил с дубинками, наверное, сильно сократили бы это дерьмо.

Траскат кивнул. Это могло бы быть. Это тоже может быть не так. Многое будет зависеть от того, думали ли нарушители спокойствия, что «большие громилы с дубинками» были там, чтобы помочь Траскату или им.

Знаешь, дело не только в тебе, — напомнил он себе. — Здесь, в доках, тоже есть другие чарисийцы. И тебе повезло, что Шуман думает о том, чтобы позвать сюда кого-нибудь, кто проломил бы головы нарушителям спокойствия, вместо того чтобы сказать, насколько проще было бы просто уволить твою задницу!

— Я попрошу Хораса и Уиллима присматривать за оставшейся частью смены, — добавил Шуман. — Если кто-то еще попробует, его заметят. И если он работает на нас, его задница уже в истории. Боссу такое дерьмо не нравится.

— Спасибо, — сказал Траскат со спокойной искренностью и направился обратно к следующему ящику.

Работа была тяжелой, часто жестокой, и эта работа была огромным шагом вниз для человека, который когда-то был стартовым игроком «Теллесбергских кракенов» на первой базе. Оплата составляла не более двух третей от того, что он зарабатывал бы в Теллесберге на той же работе. Хуже того, жить здесь, в Сиддар-Сити, стоило дороже, чем когда-либо дома. Его жена Мирам на самом деле зарабатывала больше, чем он, но она была искусной ткачихой. Чарисийская община, живущая в Сиддармарке, всегда была широко представлена в торговле текстилем, и ей посчастливилось найти работу у других чарисийцев. Он был почти уверен, что ее работодатели приняли Церковь Чариса, по крайней мере, в частном порядке, но они все еще были хорошими людьми, и он был рад, что Мирам нашла у них работу. Он не хотел думать о том, что ей придется ежедневно сталкиваться с такими домогательствами, с которыми он столкнулся здесь, в доках.

Это было несправедливо, но Писание никогда не обещало, что жизнь будет справедливой, только то, что Бог и архангелы будут справедливы и сострадательны в ее конце. Когда дело доходило до него, этого было достаточно для любого мужчины. Но это было трудно. Тяжело, когда гнилые яблоки вылетали из анонимных рук. Тяжело, когда ему пришлось встретиться лицом к лицу со своим старшим сыном Мартином и попытаться объяснить, почему так много людей ненавидели его просто за то, что он был чарисийцем. И особенно тяжело, когда кто-то кричал «Еретик!» или «Богохульник!» под покровом темноты, когда они проходили мимо крошечной квартирки, которая была всем, что они с Мирам могли себе позволить даже здесь, в квартале.

Если бы они были еретиками, они все еще были бы в Теллесберге, — мрачно подумал он. — Все еще с соседями, с которыми они выросли, не отдалившись от своих собственных семей. Они приехали в Сиддар-Сити, потому что не могли участвовать в расколе, не могли стоять в стороне и смотреть, как собственная Божья Церковь разрывается на части. Нет, им не все нравилось в нынешней ситуации в Сионе. На самом деле, в глубине души Сайлис считал Жаспара Клинтана мерзостью, несмываемым пятном на святости Матери-Церкви. Но Священное Писание и Комментарии совершенно ясно давали понять, что Церковь была больше тех, кто служил ей. Их грехи не могли умалить ее власти, и они не могли освободить ее детей от повиновения ей. Они имели право протестовать, требовать возмещения ущерба, когда ее слуги не справлялись со своими обязанностями. Действительно, они были обязаны настаивать на том, чтобы ее священство было достойно их служения и Бога, которому они служили. Но это было совсем не то же самое, что бросить вызов самому великому викарию в лицо! И это, конечно, было не то же самое, что ставить суждение простого провинциального архиепископа выше суждения самих архангелов!

Он почувствовал, как в нем снова закипает гнев, и заставил себя отпустить его. Не его дело судить других мужчин. Его долг заключался в том, чтобы следить за выполнением своих собственных обязанностей и не помогать другим избегать их. Эти обязанности включали в себя отстаивание того, что, как он знал, было правильным, и они также включали в себя необходимость терпеть идиотов, которые ничего не понимали. Пока он делал то, что считал правильным, он мог оставить окончательное суждение Лэнгхорну и Богу.

Он поднял еще один мешок, положил его на плечо и повернул обратно к складу.

* * *

Чертов еретик, — с горечью подумал Самил Найгейл. — Надо было бросить проклятый камень. Черт, его губы растянулись в злобном рычании, когда он стоял в переулке между складами, пристально глядя на оживленную сцену, я должен был бросить гребаный нож!