Насквозь

Мне, восемнадцатилетней, было ужасно неловко перед этой женщиной, которая вымаливала у нас прощение. Мы бежали по лестнице, а вслед все летели и летели ее слова. И только потом я поняла, что это была просто форма, принятая с самых давних времен, в которую никто ничего особенно не вкладывает. Просто так надо – и все.

6

Мы с Ленкой были абсолютно убеждены, что есть некая Истина, которая нам рано или поздно откроется. И есть еще много всего неведомого, составляющего эту скрытую от нас Истину, которое мы должны понять. Одно из таких сформулированных нами «знаний» состояло в том, что мы – Россия, где-то потеряли свою собственную эпоху Возрождения. Конечно, все это было не без влияния фильма Андрея Тарковского «Андрей Рублев». Мы много раз смотрели в альбомах на храмы доордынской эпохи, и нам стало казаться, что нам послали некий тайный язык в камне, который остался вместо рукописей и книг. Всего только и надо – его расшифровать и открыть особый смысл.

– Это же как бутылка с письмом, – убеждала я Ленку с яростью дилетанта, который придумывает все сам и с нуля. И мы поехали во Владимир. Во-первых, мы хотели увидеть фрески Андрея Рублева, во-вторых, разобраться во всем на месте. Вечером после работы мы сели в электричку и ехали долгих три часа. Стояла зима. Было уже темно. Фонари не горели. Кривые узкие улицы по окна домов были завалены снегом. Расчищена была только центральная улица. В шесть часов вечера уже ничего не было видно, кроме нескольких еле светящихся витрин пустых магазинов. В темноте мы долго искали центральную гостиницу, где был зарезервирован номер. Когда мы добрались до места, то были почти счастливы. Но в номере стояла лишь одна кровать, правда, была и раскладушка. Пока мы осматривались, к нам постучали. На пороге стояли два светловолосых молодых юноши, которые сообщили, что они из Югославии. По-хозяйски плюхнувшись на нашу единственную кровать, они предложили разделить их досуг. Ленка почему-то радостно заулыбалась и закивала (потом она сказала, что, мол, невежливо было бы выставлять их за дверь), я же смотрела на них зверем. Попросила выйти, сказав, что собираюсь спать. На это один из них высокомерно заметил, что всем известно, что советские девушки сговорчивы с иностранцами. Он даже вынул нечто из кармана и помахал перед нами. Тогда я наклонилась и кинула в него только что снятым сапогом. Каркнув в ответ что-то на своем языке, они удалились.

Наутро мы отправились смотреть город. Взору открылось нечто печальное. По склонам холма карабкалось множество покосившихся, обветшалых домиков. Они рвались крышами наружу из земли к свету, являя вид горестный и неприглядный. Маленькими слезящимися глазами-окнами они смотрели на возвышающийся в центре города большой белый Успенский собор, который, казалось, и был средоточием всего прекрасного не только в городе, но и на земле. Эта метафора русской жизни читалась ясно. Жизнь на земле – ничтожна, некрасива и бессмысленна. Все – в Соборе и в Храме. Туда мы с Ленкой и устремились. Шла утренняя служба. Мы зашли, оглядываясь по сторонам. Тут же на нас со всех сторон стали шипеть. Пожилые женщины, старухи, старушки – смотрели как на захватчиков. Они шепотом подхватывали реплики друг друга, пытаясь всем видом показать, что мы должны сейчас же уйти. Потому что без платков. Потому что пришли тут. И нечего тут разглядывать. Тут люди молятся. Ну что встали-то?

Фрески Рублева почти не были видны в слабом мерцании свеч, в Соборе было темно и душно. Мы немного попереминались с ноги на ногу и ушли. Мне даже показалось, что нас провожали недобрым взглядом те самые жители покосившихся домиков, которые ползли по косогору. И теперь они охраняют свою главную драгоценность от чужих, заезжих людей. Может, это длится уже не одно столетие?

Когда мы вышли на свет, рядом на ярком зимнем солнце блистал Дмитровский собор, поражая резьбой растений и зверей.

– Именно эти символы и нуждаются в расшифровке, – возбужденно говорила я Ленке, – а она, застыв, смотрела на сказочные узоры храма, в которых несомненно – в этом мы были уверены – читался таинственный текст.

Следующий наш маршрут пролегал по снежным тропам к Покрова на Нерли, который стоял на отшибе. Мы долго шли к храму, день уже клонился к вечеру. Собор одиноко возвышался, как в поле путник, который собрался в странствие и почему-то вдруг застыл на дороге. И тут нам с Ленкой показалось, что этот храм – женского рода. Что это не он, а она. Ну, конечно, это же была Церковь Покрова Богородицы. Рядом не было никого. Снежное чистое поле, на котором виднелись только наши следы. И мы одновременно почувствовали, что Церковь эта никак не дает нам уйти. И когда мы все-таки развернулись и пошли в город – у нас возникло ощущение, что она скорбно смотрит нам вслед. Мы оборачивались, спотыкались, шли дальше, а она так и глядела на нас – неотрывно.

7