Насквозь

Ленка стояла передо мной с целой пачкой брошюр, журналов и книг, чтобы проверить по ссылкам, есть ли правда в словах ее сокурсницы из вечернего юридического института, которая каждое занятие шепотом рассказывала ей о размахе сталинских репрессий. Ленка, следуя заветам своей мамы и представлениям о диалектике, в размах не верила. Наши товарищи по хранению только смеялись над нами и говорили, что это и так всем известно. А Петр снова и снова рассказывал нам про то, что советская армия расстреляла польских офицеров в Катыни.

Тем временем наш конвейер, который через пробитые дыры в полах и потолках проезжал с люльками, наполненными книгами, вдруг с диким клацаньем вздрогнул и встал. Раздались крики сверху и снизу, что отрубило электричество и надо ждать мастеров. Тогда Ленка при узком свете, который лился из замазанного краской окна, стала показывать мне материалы ХХ съезда партии, мемуары репрессированных и жуткие журналы с карикатурой, где бежал черненький человечек с бородкой, а с его пальцев и с носа капала кровь. Под картинкой было написано – Иуда-Троцкий.

Нельзя сказать, что мы с Ленкой не знали о существовании всех этих исторических персонажей и мрачного прошлого страны. Проблема была в том, что оно никак не складывалось у нас в цельную картину, а без этого мы не могли бы принять то, что нам говорили. Родители же давали вполне понятный взгляд на вещи, подкрепленный большим количеством цитат, словом «прогресс», означавшим победу хорошего над плохим. Но они не знали или не хотели знать ответов на наши вопросы.

И наша библиотека была наполнена тайнами и противоречиями. Книги, стоявшие под шифрами на стеллажах в два человеческих роста, были связаны между собой только годом. Целый ангар там занимали издания, которые все называли между собой «икапийские».

– Поди подбери икапийские, эту икапийскую мы не выдаем и т. д. Объяснение этого обозначения запутывало еще больше. Расшифровывалась эта абракадабра – как «Институт Красной профессуры». То есть это была библиотека некогда существовавшего института. Но где бы я ни пыталась узнать, что это был за институт и почему в книгах вырваны фамилии авторов или замазаны лица на портретах – на эти вопросы никто не отвечал. До всего приходилось доходить своим умом, но так как объяснения моего вполне советского отца, который говорил о перегибах, искажениях и ошибках, из-за которых сотрудники этого института попали под маховик 30-х годов, меня не удовлетворяли, то я балансировала от сознания того, что отец, наверное, прав, до понимания того, что здесь прячется какой-то подлог. Потому что, если это ошибки, то пусть прямо так и скажут. И не прячут половину книг в шкафах под замком. И зачем тогда целый зал спецхрана, где невозможно увидеть даже корешки книг? Хуже всего было с пожилыми сотрудниками библиотеки. Они крутили у виска и говорили: «Не задавай дурацких вопросов. Работай лучше».

Когда я утром входила в хранение, открывая старую обитую коричневым дерматином дверь, там всегда стояла немолодая, но еще красивая Анна Николаевна, которая дружила с веселой Ольгой Петровной. Вместе они напоминали азартных смешливых женщин из советских фильмов, которые с песнями вяжут в поле снопы. С таким же задором, напевая, они собирали с полок книжки для списывания. На столе перед Анной Николаевной стояли стопки.

– Кого сегодня списываем? – радостно спрашивали ее утром.

– Некрасова… Виктора.

Через неделю.

– Кого списываем?

– Василия Аксенова.

Как-то я поинтересовалась, – ровно как киплинговский слоненок – а зачем их списывают и куда эти книги деваются.

С той же интонацией, как в мультфильме, когда герою обещали дать тумаков, они ласково отвечали мне:

– А много будешь знать, знаешь, что с тобою будет? Знаешь?

8

Трудно объяснить, как я оказалась замужем за Петром. Но я определенно знала, что за рваным грязным халатом, черными длинными волосами, спадающими на близорукие глаза, дружбой с Кубакиным скрывается благородная натура. Мы часто доверительно разговаривали друг с другом. И когда он в очередной раз пожаловался на свое увлечение – длинноволосую красавицу из Абонемента, которая только и делает, что заставляет его носить за собой сумки, – я горячо прошептала ему, что на самом деле он прекрасный, благородный рыцарь, а все просто видят его дурацкую внешность, рваный халат и общую нелепость характера. Но обязательно придет время, когда чары разрушатся и все узнают, что он настоящий рыцарь Круглого стола, я просто не помню какой именно, потому что только слышала о них. Все еще узнают, кто он на самом деле. Я очень увлеклась тогда своим рассказом и не заметила, как он на меня смотрит. Передо мной оказался какой-то иной человек. Лицо, которое он обычно, стесняясь самого себя, занавешивал длинными волосами, открылось – он смотрел теперь на меня открыто и ясно.

Наверное, с того момента он и уверовал, что я – лучшая на свете.