Насквозь

– Меня тоже волнуют скрытые процессы, которые неясны. Нити, которые связывают людей между собой и с миром. Я правда изумлен, что вы написали то, о чем я постоянно думаю. Нам надо обязательно поговорить!

Будто мы не проговорили весь вечер. Но, как оказалось, мы даже не начинали разговаривать.

17

С тех пор мы стали ходить по городу, непрерывно рассказывая друг другу свою жизнь.

Первым делом он рассказал мне, почему попал на Север. Все сходилось в одной точке. Перелом жизни, новое зрение, попытка жить по-иному. Оказалось, что у него был очень тяжелый роман, из которого не было никакого выхода. Он искал возможность убежать куда-нибудь далеко от Москвы, чтобы преодолеть эту безумную невозможность жить и дышать. Он реально погибал от неопределенности. И тогда ему удалось уехать на год на Север на полярную станцию. И там ему открылась возможность управлять событиями – на расстоянии. Он просил писем от нее – они приходили. К его великому удивлению, на расстоянии тысяч километров они стали друг другу намного ближе. И уже договорились о встрече после возвращения в Москву, спланировали будущее. Надо было только дотянуть, дожить этот срок на Севере. Он был абсолютно счастлив. Кроме всего прочего, он понял, что все пережитое дано было ему затем, чтобы он стал писателем. Он сидел и набрасывал огромный роман, в котором должно было отразиться все, что было, и даже то, что будет. И вдруг его вызвали и сообщили, что в силу непредвиденных обстоятельств он должен остаться на полярной станции еще на год. В этот момент он понял, что потерял все.

Вообще-то, когда он летел на Север, ему казалось, что он попадет к смелым и отважным полярникам и это выведет его из затяжной депрессии. Но то, с чем он столкнулся, полностью его обескуражило. Сюда по большей части отправлялись люди психически неуравновешенные, сильно пьющие и не всегда адекватные. При нем было несколько самоубийств, пьяных драк, а затем партсобраний в отвратительном советском духе. Он с удивлением понял, что является самым нормальным из всех. Тут еще важно заметить, что жизнь в условиях полярной ночи и полярного дня может привести в тяжелое состояние и самых здоровых людей. В общем, во всех отношениях перспектива остаться на Севере еще на один год его никак не вдохновляла. Но выхода не было. Он остался, и та история, из-за которой он уехал, истаяла как дым.

Я понимала, что прошлое не отпускает его до сих пор, что он хотел бы разгадать, понять, что же произошло в тот злополучный год. А вокруг мелькали улицы, бульвары, переулки, парки, лавочки. Шел 1994 год, который мы проживали на улицах Москвы. Среди торгующих всякой всячиной людей, среди падающих домиков, замшелых парков, где на облезших лавочках мы сидели и часами говорили, а соседи внимательно разглядывали нас. Вокруг роилась жизнь в палаточках, на тротуарах, и, хотя вокруг все было облупленным и неприглядным, тот мир казался вполне уютным. И наша обращенность друг к другу делала его еще более теплым и родным.

Тогда я не могла не думать о том, что, если бы он не остался на Севере еще на год, его жизнь была бы другой. Мы вряд ли встретились бы. И ничего того, что происходит сейчас – не было бы. Я говорила ему все, что приходило мне в голову. Я ощущала себя такой свободной, какой давно не была. И даже дала ему читать свои дневники. И тогда я почувствовала, как тень пробегает по его лицу, останавливалась и спрашивала его, в чем дело. В ответ он говорил, что его настигают приступы депрессии, и тогда для него все окрашивается в мрачные тона. Только потом я узнала и поняла, что его мучает. Он боялся, что ошибся во мне, его смущали мои рассказы; то ли своей откровенностью, невзвешенностью формулировок, а может быть, излишним легкомыслием. Ему же придется отвечать за меня. Я же чувствовала себя так, словно мы были уже обручены. Все уже произошло. Мы почему-то уже связаны навсегда. Потом его отпускало, и он опять становился радостным и прежним. Так раскачивались эти качели.

18