Насквозь

Я спросила, что у него с лицом. Он молчал. Я держала на руках девочку, а душа моя медленно уходила вниз. Она падала, как лифт в шахту. Как странно, что именно так чувствуется присутствие в жизни третьего лица. Его молчание становилось оглушающим. И наконец он сказал, что только что возле ЦУМа в центре встретил ту, из-за которой уехал на Север, из-за которой жизнь свернула куда-то в сторону. Она почти не изменилась за те годы, которые они не виделись. У нее с тех самых пор семья, двое детей. Сказала ему, что у нее все хорошо. Все хорошо? Я увидела сквозь слова ее лицо, глаза, в которых где-то в глубине плавает печаль. Я пыталась понять, вызвала ли она в нем прежние чувства. А он сказал, что эта встреча неслучайна. Она завершает весь прежний цикл жизни. Закрывает одну дверь и открывает другую.

25

Наконец, мы обрели жилье в Чертаново. Здесь во дворе еще стояли, как в моем детстве, деревянные столы, за ними по воскресеньям пили, играли в домино мужики. По старой привычке кто-то истошно рвал гармонь и хрипло пел. В домах, построенных на этом месте, поселили обитателей деревень Аннино и Покровское. Собственно, жители так и остались деревенскими, заселившими многоэтажки. Удивительно, что очень скоро они стали исчезать; деревянные столы, испитые старые лица, гармонь на плече. Внезапно во дворе появлялись огромные внедорожники; на багажнике накрывался нехитрый стол с батареей бутылок, а из дверей машины, открытых настежь, назойливо орала попса или матерный шансон. Концерты с репертуаром уголовного шансона часто лились из общежития напротив, и в них зарифмованно звучали какие-то матерные проклятья евреев, интеллигентов и прочей антирусской сволочи; я даже порой думала, что вот-вот нас вычислят эти простые люди и придут в квартиру с топорами.

Однако народ любил Павла, который всегда давал соседям в долг, не отказывался заходить на их праздники и поминки. Я же народ не любила, сказывался опыт детских лет. Павел называл это снобизмом.

Он много и настойчиво занимался образованием моего сына, который, к моему удивлению, стал неплохо учиться и пристрастился к чтению, чего раньше с ним не бывало.

Постепенно гнездо, из которого сын был изгнан в доме на Смоленском бульваре, в новой квартире превратилось в большую нору, куда он стал свозить старые и новые книги. Кроме того, там он хранил старые билеты, значки, карты, ластики, флаги разных государств, стикеры. Открытки из любимой Латвии, где прошло его детство, камушки, ракушки, поделки, деревяшки и т. д. Пройти от дивана к столу можно было только по узенькой тропке сквозь стопки журналов, газет или вырезок, сложенных пачками. Наша маленькая дочь очень полюбила квартирную нору своего брата. А он сделал ее самым главным слушателем всех своих историй, сказок и рассказов про фильмы. Здесь они обрели счастье и взаимопонимание.

Тогда-то нас настигло известие о первом взрыве дома на улице Гурьянова. Это был настоящий шок. Через несколько дней взорвалась Каширка, и все вокруг оцепенело. В тот день я ехала от метро к дому и видела, как люди, вызвав МЧС и пытаясь спастись от невидимой угрозы, вываливались толпами на улицу. Географически мы уже были совсем недалеко от этого места. Мне показалось, что темная сила подбирается к нашему дому. Все мучались вопросом, кого выберут следующей жертвой. Никто не сомневался, что это только начало какого-то ужасного плана. Мой муж вместе с другими мужчинами уходил в ночные дежурства по подъезду. С ночи до утра с собакой Маней на поводке он нарезал круги вокруг дома. А тем временем все ждали… Ожидание звенело в воздухе. И тогда я отложила все дела, книги – все на свете и стала думать только об этом. Инстинкт от меня требовал спасать детей, но я не знала, как это сделать. Я собралась в сплошную энергетическую точку и стала мучительно искать выход. И вот через день после взрыва на Каширке я увидела в воздухе какую-то карту – я узнала Москву и какое-то темное облако, крутящееся в районе Чертаново. И вдруг оно стало уходить из города. С каждой минутой мне становилось легче дышать. Я почувствовала, что они ушли. Через день мы узнали про взрыв в Волгодонске, а потом про историю с «рязанским сахаром». Затем все прервалось.

Время сгущалось. На огромном митинге в Останкино, посвященном разгрому НТВ, я слушала Анну Политковскую и говорила себе, как опасно то, что она сейчас произносит, если ее услышат там, то не простят.

Страх зашевелился в нас, как ненадолго уснувшее животное. Начиналась новая эпоха.

Это было самое голодное время нашей жизни. Мы жили случайными заработками. Все прожекты проваливались с треском.