Наследие

На террасе кроме неё никого не было. Овальный стол всё ещё был покрыт бело-розово-сире-евой скатертью с бледным коричневым пятном: Глеб за завтраком в очередной раз опрокинул чашку какао. Пятна на скатертях Веру Павловну никогда не смущали. Зато Ольга Павловна ещё за завтраком громко потребовала у Даши, чтобы та постелила свежую скатерть, негодующе глядя на племянника, который, как всегда в таких случаях, шептал что-то своими пухлыми, всегда обидчивыми губами и смотрел так, словно всем своим видом говоря: “Вы все такие глупые люди и ничего не понимаете в этом мире, как же мне скучно с вами!” Но и Даша традиционно не спешила выполнять распоряжений Ольги.

– Неужели польёт? – снова спросила Вера и, не прерывая своего занятия, глянула на красивый старинный оконный переплёт веранды.

Там плющ и дикий виноград взбирались на веранду с северной стороны. За ними ничего не было видно. Гром пришёл с севера.

– Ох, хорошо бы! – заключила Вера, взяла салфеткой зверски колючий и потрясающе красивый татарник и с осторожностью, чтобы не уколоться, водрузила его в центр букета.

В распахнутой, ведущей с террасы в дом двери послышались знакомые тяжело шаркающие шаги, и на террасу вошёл грузный пучеглазый и безбородый повар Телепнёвых – Фока. Одутловато дыша, словно он только что тяжко и долго пахал землю, повар уставился на Веру своими страшными глазами.

– Вера Павловна, когда нынче обед подавать?

Голос повара был высоким, почти женским.

– Как всегда, в пять, – ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза. – Мы же всегда в пять обедаем.

– В пять, конечно, а как же! – Повар приподнял свои могучие, полные, неизменно голые по локти руки. – Так ведь гости же! Я подумал, может, нынче другим часом аппликация намечена?

“Он похож на утопшего мельника…”

Несмотря на внешнюю грузность и неуклюжесть, повар любил выражаться витиевато, употребляя неизвестные ему слова. Он шесть лет проработал в московских трактирах.

– Фока, вы же знаете, что время обеда в нашем доме меняется только по праздникам, – спокойно произнесла Вера, глядя в потный маленький лоб повара, пересечённый глубокой продольной, похожей на овраг морщиной. – Сегодня разве праздник?

Повар всплеснул увесистыми ладонями:

– Так нет же, конечно, нет! Но я подумал… я ж опасался, что временная оппозиция… она же может поменяться, как ни крути!

– Фока, – улыбнулась Вера, – ступайте на кухню и ничего не опасайтесь. Никакой временной оппозиции.

“И ведь верит в то, что несёт, верит всегда… ”

В отличие от мужа и Ольги, Вера Павловна всей прислуге говорила “вы”. Складка на лбу повара зашевелилась. Глаза его выпучились сильнее, словно он проглотил лягушонка:

– Простите мою абрербацию, Вера Павловна!

Я же как лучше хочу!

– Хорошо. Вам всё ясно с меню?

– Всё как в аптеке, Вера Павловна: паштет, заливное, сельдь под шубкою, шейки раковыя, уха! Оксане пироги с утреца заказал, выпечет в лучшем виде!

– Прекрасно. Ступайте.

Повар развернул своё медвежье тело, чтобы выйти.

– Погодите! А форшмак?

– А как же-с?! – Он угрожающе развернулся к ней, обдавая запахом пота, которым от него всегда разило. – Селёдочку уж провернул!

“Негодует… но помнит всё…”

Складка-овраг на его лбу обиженно изогнулась. Вера посмотрела на его мясистый, блестящий от испарины подбородок.

– Прекрасно, Фока. Ступайте.

Повар вышел, тяжко шаркая.

“Медведи живут среди людей… и мы с этим давно смирились…”

Вера Павловна поставила в вазу лежащие на скатерти три стеблинки ржи и отстранилась, любуясь букетом.

– Tresbien…

Букет был красив. В отличие от сестры Ольги, Вера совершенно не разбиралась в названиях полевых цветов и трав. Она знала только пижмы, мать-и-мачеху, клевер да зверобой. Но глаз был у неё превосходным, а вкус – отменным. Букет, как всегда, получился совершенным. Три резных листа папоротника окружали колокольчики, сурепку, львиный зев, куриную слепоту, иван-чай, клевер, ромашку, аистник, васильки, лютики, мяту, пижмы, кукушкины слезы и пастушью сумку.

“Как я хорошо собрала… всё есть в природе… потрясающее разнообразие… если ты различаешь… а чего ты не различаешь – нет и никогда не было…”

Раз в неделю после завтрака Вера Павловна уходила на дальний луг и собирала букет. Пора сенокоса ещё не пришла, и травы росли, набирая силу.

Налюбовавшись своим произведением, она подняла вазу и переставила на центр стола, согнувшись в пояснице. Узкий летний жакет и длинная юбка подчеркивали стройность Вериной фигуры. Она скомкала салфетку и сунула её в кармашек жакета.

“Вот. Букетик. Назову его…”

– Радость лета. Или просто – радость. Или… радость № у.

“Седьмой в этом году”.

Снова послышался гром.

Вера сошла с террасы по крыльцу, ступила на тщательно выкошенный газон и глянула на север. Там уже темнело. Налетел порыв сухого ветра, зашелестел юбкой. Соринка попала в глаз. Моргая и потирая веко, Вера направилась к соснам. Между ними висел гамак, и в нём лежала французская книга, толстый роман “Les Bienveillantes”, который она сейчас читала.

Когда соринка сморгнулась, Вера снова глянула на небо.

“Скоро гроза, судя по всему. Не перейти ли читать в мезонин?”