Наследие

– Не всё, конечно. Пару пластов.

– Ну и?

Протопопов пожал острыми плечами и знакомо изогнул тонкие губы:

– Знаете, что я вам скажу? Это весьма недурно. И я ещё вам скажу кое-что, братья мои молочные: это новое.

Сидящие за столом смолкли, жуя и выпивая.

– А он что, долго смотрел на вспышку? – спросил Глеб.

– Вероятно, – кивнул Протопопов. – Мальчишка, что взять.

– Глупый мальчишка. – Глеб зло оттопырил губу. – И родители дураки, ничего ему не рассказали о ядерке.

– А может, он испугался? – Вера положила руку на плечо сына.

– Если б испугался, сразу бы спрятался, – возразил Глеб.

– Ты в Белокурихе сразу спрятался?

– Ну… не сразу. Но я в пять лет знал, что такое вспышка!

– Вспышки у нас тогда не было видно. Горы нас спасли. А в Канске, дорогой мой сынуля, гор не было, – проговорил Телепнёв. – Ваня, а что значит для тебя – новое?

– Замес, только замес.

– Это ясно, любое искусство – это не что, а как. То есть парень хорошо пахтает?

– Не только хорошо. Он по-другому пахтает. Я увидел там новую зернистость масла. Поэтому его творог другой плотности. И сыворотка — как слеза.

Лурье и Телепнёв переглянулись. Киршгартен невозмутимо жевал.

– Другая зернистость, – проговорила Лидия с осторожностью. – Это звучит как… другой мир!

– Иван, другой зернистости не было у фронтовиков, – заговорил Телепнёв с нарастающим раздражением. – Они пахтали так же, как и мы. Формальных открытий они не сделали. Там просто была другая слойка пластов. Они по-другому пластовали, и не более того! Но плотность их творожной массы осталась прежней!

– Прежней, – согласился Протопопов.

– Поэтому они и продержались всего четыре года, – заметил Лурье. – Мода прошла! Читатели наелись.

– Все мы объелись фронтовой литературой, – вздохнула Ольга. – До изжоги.

– Новая зернистость… – качала головой Лидия. – Поверить невозможно…

– Новая зернистость, – кивал Протопопов, накладывая себе в тарелку раковых шеек.

– Ну вот! Новая зернистость! – Телепнёв швырнул вилку на стол. – Откуда она у тыловиков, когда её не было у фронтовиков?!

– Не знаю! – выдохнул Протопопов.

– Ты не преувеличиваешь?

– Пётр, дорогой мой, у Наримана в холодильнике я увидел масло другой зернистости. Другой! Вот этими самыми глазами!

Телепнёв перевёл свой раздражённый взгляд с задумавшегося Лурье на Киршгартена:

– Ролан, ты в это веришь?

– Верю. – Тот спокойно сделал глоток кваса.

Телепнёв угрюмо-непонимающе вперился в него.

– Я съел “Живые души”.

Все уставились на Киршгартена. Поставив бокал, он вытер спокойные губы салфеткой с изображением оленя на фоне Алтайских гор:

– И дело не в том, что это тыловая литература.

– А в чём же?

– В самом парне.

– То есть?

– То есть это не просто тыловик. А – слепой тыловик.

За столом повисла тишина.

– Слепой тыловик, – повторил Киршгартен.

– Ну и что? Среди фронтовой волны было два слепых прозаика, – заговорил Лурье. – Ким и Хворобей.

– Были! – кивнул Телепнёв. – Ким шибко не запомнился, а Хворобей – вполне крепкий прозаик. Я съел его “Стеклянные цепи”. Плотный, свежий творог!

– Слоистый, густой, – кивал Лурье.

– Густой и жирный, – согласился Протопопов.

– И Ким, и Хворобей не выламывались из фронтовой литволны, – продолжил Киршгартен. – Они пластали добротную фронтовую прозу.

Здесь же, когда я ел это, то определение “тыловая проза” даже не всплыло в голове. Это не тыловая проза. Это просто проза. Хорошая, густая проза этого парня. Лично его. Хотя он – стопроцентный тыловик, поколение R.

– То есть он просто… сам по себе? – спросил Телепнёв.

– Он сам по себе.

Протопопов несогласно замотал головой:

– Нет, Ролан, это проза его поколения, это именно тыловая проза.

– Назови её хоть трижды тыловой, но важно, как она сделана.

– Она поколенческая!

– Нет, Иван, она безвременна. Как и проза Петра, как твоя проза, как проза Пети. Этот парень – ваш. Он одиночка. Но зернистость у него другая.

За столом снова воцарилась тишина.

Киршгартен спокойно пил свой квас и закусывал.

– Скажи, Ролан, – нарушил тишину Протопопов. – Ты это ел когда?

– Неделю назад.

– Значит – после меня.

Женщины молча занялись закуской.

– Нет! – Телепнёв стукнул кулаком по столу. – Ну вот! Не верю! Творог — одно дело! Пласты, слоистость, жирность, свежесть. Но масло?! Зерно! Как… как зовут этого парня?

– Ами Гоу. Псевдоним. Настоящее имя я не запомнил… кажется… Глущак или Гаврищак… не помню. Да и неважно. Ами Гоу.

– Ами Гоу, – произнесла Лидия. – Красиво!

– Amigo, – проговорила Ольга, бросив на Киршгартена откровенный взгляд.

– Молодые авторы почти все скрываются за аватарками. – Таис протянула пустой бокал Даше, и та стала наполнять его. – Почему? Фронтовики не скрывались.

– Им стыдно, – произнёс Протопопов.

– Чего?

– Стыдно, что их родители, то есть фронтовики, не смогли предотвратить войну.

– Я об этом не думала.

– Подумай. – Протопопов потянулся к заливному.

– То есть… тогда это просто новый роман? – продолжал рассуждать Телепнёв.