Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе

Мы позволили себе наскучить читателю этим длинным перечнем островов, чтобы показать, насколько Иной мир плаваний отличается от Иного мира приключений. Когда Бран проходит через парадоксальную зону, где море и земная твердь суть одно и то же, а мужчины и женщины предаются чистым, ничем не замутненным радостям, он вступает в мир, где вся наша жизнь как бы распадается на составные части. Народ острова Радости не испытывает какого-то определенного удовольствия, и смеются они ни над чем. Остров символизирует радость как таковую, радость вообще. Остров Женщин подобным же образом являет собой квинтэссенцию женственности и эротического наслаждения, отделенную от всего того, что обыкновенно примешивается к ним в реальной жизни. Долгое плавание Майль-Дуйна продолжает процесс разложения на составляющие. Особенно поразительно строгое распределение растений и животных по видам: муравьи, птицы, говорящие птицы, скаковые лошади, кусающиеся лошади, лососи, свиньи, овцы, коровы — все занимает свое особое место. Точно так же тщательно классифицированы формы: столп, арка, цоколь, — и контраст черного и белого. В «Плавании Снедгуса» упоминается также остров с двумя озерами: одно — полное воды, а другое — полное огня. Если бы не молитвы святых, эти две стихии овладели бы Ирландией[918].

Людской род тоже разделен на четыре класса — короли, королевы, воины и девушки. На подобном же острове, который встречают на своем пути братья О’Хорра, все население поделено иначе — на «людей достойных», знать, юношей и слуг (опять четыре функции?)[919]. В «Плавании Майль-Дуйна» мы опять-таки встречаем остров Женщин, св. Брендан видел остров Сильных Мужей, поделенных на три возрастные группы — мальчики, юноши и старики[920], а братья О’Хорра побывали на острове, одну часть которого населяют живые, другую — мертвые[921]. Острову Смеха противопоставлен антипод — остров, где царят беспричинная печаль и уныние. Подобно тому как на острове черного и белого все предметы превращаются либо в черные, либо в белые, так и путники, попадающие на остров Смеха или остров Тоски, начинают либо смеяться, либо безутешно рыдать. Видимо, метафизический смысл состоит в том, что как абстрактные принципы Белизна, Чернота, Огонь, Вода, Радость, Печаль, Женское, Мужское, Юность, Старость, Жизнь, Смерть и т. д. существуют над объектами и людьми, в которых они манифестируются. (Доктрины первоэлементов и архетипических идей, конечно, много шире и древнее, чем те формулировки, в какие их облекли греческие философы.) Более того, чтобы подчеркнуть отделение этих начал от их обычных носителей в явленном мире, они порой представлены в сочетаниях, на земле немыслимых, — так появляются диковинные существа вроде коня с собачьими лапами в «Плавании Майль-Дуйна» или людей с кошачьими головами, людей с головами свиней или собак, да еще и с бычьими гривами в «Плавании Снедгуса». Подобно «актерам» сезонных ритуалов, надевающим звериные маски и плетеные конские головы (внутри которых можно и вращаться), эти чудища показывают, что изначальные элементы могут соединиться так, что возникнет мир, совершенно не похожий на тот, какой мы знаем.

Кроме элементов, составляющих материальный мир, в островах отражены и свойства человеческого характера. Так, один остров являет собой символ скупости, другой — святость собственности и грех воровства. Остров со стеклянным мостом, видимо, представляет целомудрие, и вряд ли приходится сомневаться, что аллегорическая суть целого ряда образов от нас ускользает. В дошедших до нас более полно христианских плаваниях острова мышей, птиц, фруктовых деревьев и т. д. перемежаются изображениями других островов, символизирующих муки и страдания, полагающиеся за тот или иной грех.

В этой книге мы почти ничего не говорили о кельтских представлениях о загробной жизни, ибо аутентичные источники на удивление молчаливы в этом вопросе. Единственный посмертный мир, о котором говорят кельтские тексты, — это христианский рай и ад. В этом отношении они, безусловно, являют разительный контраст свидетельствам античных авторов, которые утверждают, что галльские друиды верили в бессмертие человеческой души. По сообщениям Валерия Максима[922], вера эта была так сильна, что даже уплату долгов галлы порой откладывали на «следующую жизнь», которую бессмертная душа обретет в новой инкарнации. Конечно, античные авторы могли во многом неверно истолковывать верования кельтов, но трудно себе представить, что в этом вопросе все они с поразительным единодушием впадали в одно и то же заблуждение. И неслучайно, что ярчайшие из христианских «видений» Иного мира, записанные в средневековой Европе, относятся именно к кельтскому Западу, и образное богатство этих «видений» не находит аналогов в других христианских источниках.