Наследие Санторо (СИ)

— К Аделине можно? — спросил Реборн у измождённого врача. Мужчина, подняв замученный взгляд, неоднозначно вздохнул.

— Только один. Она в глубоком сне, близком к коме, вряд ли вас услышит, но всё равно не нужно создавать лишних поводов для стресса.

Тсуна порывался в палату, направившись уже вперёд, но Реборн, перехватив ученика за шкирку, потащил на выход, недвусмысленно намекая и всем хранителям, что пора им уже по домам — отдохнуть и терпеливо ждать результатов.

— Но Реборн! Врач же сказал, что мы можем…

Голос непонимающего намеков Тсуны стих где-то в районе лестницы. Хранители Варии, заговорщически переглянувшись, единогласно направились на выход следом за Вонголой. Скуало замыкал процессию. Один Занзас остался, искоса поглядывая на двери погасшей операционной, откуда выходил медперсонал. То ли дали ему возможность, то ли наоборот не оставили выбора уйти…

Он зашёл не сразу. Простоял ещё какое-то время, смотря под ноги — от сожаления или нерешительности, страха? Хотя разве мог он испытывать подобные чувства. Вошёл в палату Занзас внезапным порывом, скорее стремительно ворвавшись, не глядя на койку, на которую уже переложили пациентку, но ещё не вывезли.

Скариани застыл, невольно содрогнувшись. Никогда смерть не вызывала у него отвращения или же страха, с ней он был на «ты», держа в собственном кулаке, но смотря сейчас на Санторо, он не мог понять, что не так? Пока не понял, что в кои-то веки его сердце учащённо забилось. Сердце, о котором он напрочь забыл.

Живое воплощение смерти. И без того слишком бледная для итальянки Аделина превратилась в болезненно-белое полотно с осунувшимся изможденным лицом, начиненная трубками, с респиратором, накачивающим искусственным кислородом. Казалось, убей он её сейчас, сделает одолжение.

Занзас подошёл ближе, остановившись рядом, с надменным отвращением морщась скорее для самого себя.

— Вот же блять, — выругался он, зажмурившись, чтобы открыть глаза, уже смотря прямо на Аделину. — Ты настолько никчемна, женщина, что даже не справилась с единственной задачей, возложенной на тебя природой. — Замолчал, ожидая ответа оправдывающегося или огрызающегося, но вместо этого услышал писк прибора, отмеряющего сердцебиение. — Лежишь вся такая несчастная, Вонгола за тебя трясётся, и даже представить не можешь, что смогла нанести мне удар ниже пояса — подарила надежду на моего ребенка и разбила всё в пух и прах. На нашего ребенка. Звучит убого. Да и ты вряд ли когда-нибудь узнаешь, потому что я сверну тебе шею, если когда-нибудь посмеешь показаться мне на глаза. — Занзас горько усмехнулся. Дожил — ведёт монологи, да ещё с и подобным мусором. Смотря в сторону, цокнув языком, он произнёс то, что терзало его последние дни: — Самое противное, что я примирился с твоей ролью матери моего ребенка, даже был не против, чтобы ты осталась в Варии, чтоб воспитывать мне наследника. Хотя какая из тебя мать. Ты за собой уследить не можешь.

Тяжёлое дыхание респиратора да отмеряющие секунды жизни писк под гнетущим молчанием. Молчание, которое не мог терпеть с её стороны Занзас, как когда-то Санторо бесилась, когда её игнорировал он. Скариани отпихнул рядом стоящий столик с окровавленными инструментами и ватными примочками.

Короткая вспышка гнева будто успокоила его. Спрятав лицо в ладони, Занзас присел на край койки, всё равно даже если бы Аделина хотела возразить, не смогла — в темноте снов без сновидений у неё нет права выбора. Согнувшись под спудом непонятных эмоций, которые бесили и разрывали изнутри, Скариани зарылся пальцами в жёсткие волосы. Он больше не мог слышать этого дыхания, писка, от запаха медикаментов тошнило, но он не мог уйти. И ненавидел себя за это. Выпрямившись и обернувшись, Занзас наблюдал за не двигающимися глазными яблоками, за не дрожащими ресницами, за спрятанными под маской губами, за спутанными, тусклыми под неприятным светом локонами. И пока пытался найти хоть единую искорку жизни, не заметил, как сжимает ледяную ладонь Аделины в своей.