Наследная ведунка

В лесу вор веселье поумерил. Это по улицам можно ещё долго после заката бродить: стены, нагретые солнцем за день, медленно отдают тепло, разделяя его между людьми и прильнувшими к белёным камням мухами; в окнах один за другим загораются жёлтые огоньки, из едален далеко разносятся заманчивые ароматы и хохот завсегдатаев, отражающийся от домов и рассыпанными монетами скачущий по мостовой.

Здесь иначе. Тьма приходит в лес раньше, выглядывает из-за деревьев и хищно облизывается на глупых людишек; скрипуче хихикает, тянет длинные тонкие пальцы… Отсюда она расползается по холмам, вскипает и выплёскивается, заливая крашеные столбики ворот, накрывая площади и до утра ночуя в переулках, куда не решится заглянуть ни один смельчак. Лишь подстёгнутый пьяным безрассудством покачивающийся мужичок рискнёт бросить вызов тьме, поругается с только ему видимыми тенями, да и нырнёт в бархатные объятия. И кто знает, отыщет ли его с рассветом бранящаяся жена?

Вот и воришка ёжился от ледяных прикосновений к спине, неосознанно боялся оглянуться, всё сильнее льнул ко мне, дышащей этим холодным сырым местом, как он жёлтым вечерним светом чистых харчевен.

«Я не струсил! — говорил весь его вид. — Это тропинка сужается, заставляя людей жаться друг к другу, вдвоём дерзко разрывать пелену лесной мглы».

Я ухмылялась. Я родная здесь, принятая темнотой много десятилетий назад. Для меня она не черна и не наполнена ужасом. Для меня открыты краски этой ночи: синие, жёлтые мазки, вихрящиеся, завивающиеся в сладкий томительный водоворот, зовущие в танец и мягко укутывающие озябшие плечи.

— Это самое странное свидание в моей жизни! — непочтительно громко заявил Вис, уверенный, что нахальством можно отпугнуть и страх, и ночь.

Я продолжала приветливо улыбаться густым, как кисель, сумеркам и машинально отмахнулась:

— Это не свидание.

— Это только твоё мнение. У меня — своё. И что же, мы правда пойдём на кладбище? Зар-р-р-раза!

Споткнувшись о перегородивший дорогу корень, он заскакал на одной ноге, сообщая лесу всё, что о нём думает.

— Ты про свою маму такое говори, а с моей поосторожнее! — сварливо отозвался лес.

Вис поймал меня за талию и дёрнул, не то пытаясь защитить от словоохотливой темноты, не то, наоборот, закрываясь от неё живым щитом.

— О-о-о, герой! — гаденько захихикала коряга у тропы. Корень, так неудачно, словно живой («словно», ага!), подвернувшийся воришке, медленно укорачивался, пока на сравнялся длиной со второй рукой Пенька. — Тебя жизнь ничему не учит, Варна? Нормальных мужиков совсем не осталось?

— Нормальных ты своими шуточками до икоты довёл, а зачем мне ущербные? — делано вздохнула я.

Рыжий тоже икнул, но только один раз. После чего выступил вперёд, присел на корточки и попытался коснуться говорящего пня.

— Оно что… оно… оно — живое?!

— Но-но-но-но! — выругался дедок. Трусишек он всё же любил немного больше, чем любопытных экспериментаторов. — Эй, растопырки убрал! Лапать он ещё меня будет! Я тебе самому сейчас бороду повыдираю!

— Это не борода, это волосы, — поправил Вис. Он не только не спешил выпутывать руку-ветку из своей шевелюры, а ещё и сам любознательно дёргал пушистую растительность на растрескавшейся морщинами коры мордочке лесовика.

— Да кто вас, человеков, разберёт!

Вис обернулся ко мне с неподдельным детским восторгом:

— Оно живое! — сообщил он, как великое открытие. И добавил задумчиво: — Это ж можно в клетку посадить и продать богачу такое чудо…

— В клетку? — заскрипел дедок. — Опять?! Не-не-не, мужик! Так не пойдёт! Не живой я, нетушки!

И тут же, не разделяя слово и дело, врос корнями в землю и замер, став неотличим от обычного узловатого пня. Когтистая лапка примерился, попытался его приподнять, потом подрыть, но старик упрям. Наверняка запустил корни до самых подземных вод: не то что в одиночку, вдесятером теперь не выкопать!

— Лопаты нет? — уточнил Вис. — Нет? Точно? А если посторожить и сбегать…

— И что? Сбывать на рынке кусок дуба? — я присела на пенёк, пока старик изображал древесину. В другой день он бы мигом осерчал, но теперь-то из роли уже не выйдешь!

— Но он же живой!

— Разве? — я стукнула по коряге. В ответ из глубин дерева донеслось приглушённое ворчание, но пень так и остался пнём. — Обычный чурбан.

— Но я же слышал!

На пеньке проступил рот.

— Я есть пень! — сообщил он. — Иди в…

Куда именно, мы так и не узнали, но догадывались. Рот пропал так же легко, как и появился, затерявшись в складках коры.

Вис восхищённо выдохнул, сел на землю и привалился спиной к пеньку.

— Потрясающе! А ещё что есть интересное? Ах ты зараза гнилая! — с руганью вскочил, хватаясь за ягодицу.

Пенёк старчески едко захихикал, втягивая колючую ветку обратно.

— Интересного я тебе гарантирую, — пообещала я, легко поднимаясь и сама хватая рыжего под руку: — Ты как, на кошмары не жалуешься?

Глава 7. А он мне нравится!