Наследная ведунка

Старая ведьма и правда отпускала внучку. Торопила. И её, и меня. Точно напоила брагой несмелого юнца, всё никак не решающегося на поцелуй. Она больше не хотела держаться за этот мир, но бросить его почему-то не могла.

— Она не хочет вас оставлять, — произнёс я как утешение, а не как последний аргумент в споре. Мы оба знали, что я увезу Варну, а если она не захочет, гвоздями приколочу себя к порогу дома, чтобы страдальчески стонать каждый раз, как она проходит мимо. Её совесть не выдержит. Ведунка упряма, но она ещё не знает, насколько упрям я.

— Плохо забывать мёртвых, — так же тихо ответила бабуленька, — но жить ими ещё хуже.

Слишком грустно стало. Тяжело. Я насвистел начало песенки про одинокую соблазнительную пастушку, приподнял воротник плаща и затолкал онучи обратно в карман, дабы их вонь не рушила романтику предстоящего момента.

— Вы позволяете увезти её, потому что я не повёлся на одинокую красотку в лесу? Прошёл проверку?

Бабка задумчиво почесала в затылке, прочесав его насквозь.

— Да, — неубедительно подтвердила она, — ты прошёл проверку. Это ведь была всего лишь проверка, бабуленька точно-точно не пыталась просто развлечься в такую замечательную ночь!

— Тогда последний вопрос.

— Не сомневалась, что он у тебя появится. Мёртвые не раскрывают своих секретов просто так…

— Даже родным внучкам, я заметил.

— Не перебивай, балабол! Мёртвые не раскрывают секретов просто так. Но, раз уж ты очаровашка, хоть и болтун, я позволю задать один вопрос.

Я серьёзно посмотрел на неё, даже брови насупить попытался. И важно поинтересовался:

— В какую сторону идти?

Что ж, я всегда умел поразить женщину. Даже призрак уронила челюсть. До уровня пояса, как полагается:

— Что?

— В какую сторону идти?! — раздельно и громко, как для всамделишной старухи повторил я. — Варну никак отыскать не могу!

Не успев поднять подбородок, она указала в нужную сторону, но прежде, чем я скрылся за деревьями, догнала:

— Эй-эй! Я же могу передать тебе ответ от отца! На что угодно ответить! Я тебе предлагаю знание посмертия просто потому, что у меня настроение хорошее! Больше ничего не спросишь? Не хочешь знать, например, когда умрёшь?

Светлячки выбирались из дупла старого дуба, кружились, поначалу не решаясь отлететь далеко, но, быстро осмелев, неугомонным роем неслись к звёздному небу. Эти не погаснут. Эти долетят. Быть может, не так далеко, как думают, но точно куда-нибудь долетят.

— А, не надо, — отмахнулся я. — Какой интерес жить без сюрпризов?

Но уйти раньше, чем она договорила, не успел. Слова донеслись откуда-то издалека, как будто старушка не в паре шагов стояла, а невыносимо, недосягаемо далеко. Как звёзды от светлячков.

— Мне жаль, что вам суждено умереть порознь… — ветер щекотнул слух или призрак шепнула последнее напутствие? Я предпочёл не оборачиваться, чтобы ненароком не узнать ответ.

Поэтому не увидел молоденькую улыбчивую девицу в тонкой, почти прозрачной рубахе несущуюся меж деревьев к празднику. Не увидел, как легко, не оставляя за собой примятой травы, она летит. Не увидел, как она качает головой и не услышал, как бормочет:

— Если всем, кто нарывается на неприятности достаются такие мужики, пусть в следующий раз кто-нибудь попытается убить меня! Ещё разок.

* * *

Какой бы зловредной ни была бабуленька, но она не соврала. Правда, пришлось нырнуть в перелесок так глубоко, что он начал напоминать мрачную лесную чащобу. Не люблю чащобу: холодную, безлюдную, но вместе с тем необъяснимо обитаемую. Но это я не люблю. Варна — любит. И найти её, хоть это оказалось непросто, я сумел.

Там, дальше, чавкающая почва превращалась в чёрное медленное болото. Но настолько далеко заходить не пришлось: ведунка сидела у заводи, опустив в неё босые ноги, не глядя, что подол тоже упал в воду и медленно, точно рубаха мёртвой старухи, величаво колыхается. Знала ли она, насколько красива? Спрятавшаяся от людских глаз, укутавшаяся в мягкие тяжёлые ветви плакучей ивы, как столетняя бабка в платок? Изломанные глубокие тени разрезали её на части, глубоко залегая в складках одежды, в растрёпанных, упрямо торчащих волосах, в до щемоты под сердцем знакомом изломе бровей, под длинными тонкими пальцами, переплетающими венок из волшебной травы, что гуляющие с самого утра скупали букетами.

Она не видела меня — я умел ходить неслышно, хоть в лесу, незнакомом, непонятном, чужом мире это и давалось непросто. Хотел окликнуть её, спросить, куда сбежала, но промолчал. К чему вопросы? Без того ясно, почему она спряталась от веселья, почему смотрит в тёмную студёную воду, а не на медовые костры, почему одна, а не… не со мной, например.

Но говорить не стал — любовался. На ловкие привычные пальцы, на пушистый венок, на светлячков, летящих на его запах, как глупый влюблённый к холодной недоступной и печальной красавице.