Наследная ведунка

Я замолчал, уставившись на подглядывающие за нами из-за макушек деревьев звёзды. Коварные светила не желали сидеть на месте и всё перепархивали от одной кроны к другой. Где звёзды, а где сияющие мушки уже и не разобрать. Нахмурился и тут же заставил себя разгладить складку на лбу, чтобы не усугублять и без того залёгшую морщину. Нет, сама по себе она мне не мешала, но глубокие борозды на лице иной раз выдают внимательному наблюдателю больше, чем хотелось бы. Например, её морщинки. Такие могли бы появиться и у совсем юной девчонки, и у старухи. Вокруг рта. Мелкие, короткие, как росчерки клинка. Такие появляются, когда с усилием стискиваешь челюсти, когда в нить вытягиваешь губы, чтобы не сказать лишнего, не выдать настоящих чувств. Я расцеловал бы каждую из них, проявившихся сейчас острее обычного.

— Да ты ревнуешь! — догадался я, поворачиваясь на бок и подпирая висок ладонью.

— Вот ещё! — пихнула, заставив снова завалиться на спину. Чтобы не смотрел в упор и не догадывался. — Уж точно не к этой! — ляпнула и снова поджала губы, жалея о сиюминутной откровенности.

— Тогда к кому?

Она не ответила — вот ещё! Не заслужил.

Нет, так не пойдёт! Не хочешь по-хорошему, — будем по-плохому! Не позволю снова нырнуть в темноту, оттолкнуть. Кабы ведунка хотела меня проклясть по-настоящему, я бы лежал прикопанным в том местечке, куда она волокла бывшего. А раз всё ещё рядом сижу, сдаваться негоже!

Я поднырнул под локоть, подставил макушку под едва законченный венок, оказавшись в кольце нежных рук. Близко-близко, так, что она отшатнулась бы, да некуда. Выдохнул в напряжённые губы, чтобы хоть на мгновение заставить их расслабиться:

— Ревнуй. Мне нравится.

— Прикуси язык! — прошептала она в ответ, но, то ли сглаз сам по себе не сработал, то ли Варна и не хотела меня им награждать.

— Поехали с нами, ведунка, — ладони скользили по её смуглым предплечиям, всё выше засучивая рукава, а она смотрела так же упрямо, с вызовом.

— И не подумаю. Ты не заслужил моего доверия.

— А я и не собираюсь его заслуживать! Я его требую. С полным правом.

— Обойдёшься!

— То есть, всяким козлам вроде Лиля ты доверяешь, а хорошим парням — фигушки?

— Я никому не доверяю.

— Но влюбляться предпочитаешь всё равно в козлов.

— С ними, по крайней мере, не ждёшь «долго и счастливо». Потому что, если ждёшь, всегда разочаруешься.

— Ну, «счастливо» я тебе не обещаю, но против «долго» не попрёшь: мы с парнями тебе жизнь спасли, — я задумался, подсчитывая, — трижды… нет, четырежды… Да плюс еженощные «гости».

— Я спасала вас не меньше.

— Вот видишь, мы отличная команда!

— Я о вас не знаю ничего. И знать не хочу! — добавила ведунка на всякий случай.

— Ничего, познакомимся в процессе.

Она наклонилась. На мгновение подумалось, — поцелует. Нет. Лишь провела ногтем по подбородку, задержавшись на ямочке, пристально, долго рассматривая, и горько закончила:

— А вы ничего не знаете обо мне.

Я поймал её ладонь, невесомо коснулся губами тонких пальцев:

— А это так необходимо?

Была бы Варна обычной женщиной, — вторая моя рука уже ласкала бы её талию, то и дело спускаясь ниже. Но Варна обычной не была. Варна была невыносимой, замкнутой, печальной и напуганной девчонкой. Девчонкой, которая за сто двадцать восемь лет так и не научилась жить.

На мгновение её плечи обмякли, и она беспомощно, почти просительно произнесла:

— Я не знаю… Те, кого, казалось бы, знаешь, как родных, предают не реже, чем незнакомцы.

Её пальцы похолодели, я поймал их в чашу ладоней, чтобы согреть, серьёзно кивнул:

— Да.

— Да? — ведунка попыталась вырваться, но не тут-то было — теперь уж не выпущу. — Тебе-то откуда знать?

Откуда? И правда, откуда бы мне знать? Ведь то, что случилось много лет назад, осталось в прошлом, как забытый кошмар. От старой истории нет уж ничего, кроме, пожалуй, сущей безделицы — воспоминаний.

— Я знаю. Я тоже любил. Не думай, что для этого нужно столько же лет, сколько потратила ты.

— И что же? — она сощурилась с пренебрежением. Мол, что ты расскажешь такого, чего не пережила я? Ну-с, поиграем. Думается, найдём, чем перебить твой расклад.

В памяти тут же всплыли все обидные слова, которые я выкрикивал той женщине. Женщине, которую хотел защитить, и которой оказалась не нужна моя защита. Женщине, которой доверял больше всех на земле, женщине, которая сломала мне жизнь. Плохим рассказчиком я никогда не слыл. И ведь не солгу ни разу, если вслух вспомню, как выл от безысходности, свернувшись калачиком, под воротами её дома. Даже Варна всплакнула бы. Но многочисленные слова так и остались не произнесёнными. Рассказ получился коротким, будто про чужую, а не мою жизнь.