Наследная ведунка

Ты всегда была печальной, ведунка? Или кто-то когда-то мог вызвать у тебя улыбку? Не едкую усмешку, не ухмылку, за которой ты прячешься, как в лесу от праздника. Улыбку. Светлую. Честную.

Я хочу, чтобы ты улыбнулась для меня.

Чтобы плечи твои были расслаблены, как сейчас, когда думаешь, что рядом никого нет. Чтобы спина чуть ссутулилась от усталости, а не держалась гордо и прямо, точно кто-то пытается сломать тебе хребет.

Светлячки просыпались, несмело тянулись к ней, недвижимыми напуганными свечками замирали в траве, стоило ведунке шелохнуться, чтобы запястьем откинуть со лба мешающие пряди. Блестящие мошки вились в темноте, как звёзды вокруг луны. Отражались в воде, множились, смелели, носились хороводом, как шумные гуляки на поляне.

Наверное, праздник четырёх костров существовал задолго до того, как мы решили, будто придумали его. И тогда не люди вились многоголосым роем в ночи, а они. Живые огни, искры, воздающие хвалу богам, появившимся на свете куда раньше нас.

Она позволяла сверкающим огонькам опускаться на венок, садиться на ладони. Не сгоняла и не сдувала их, лишь смотрела со стороны, как великодушная богиня. Наверное, точно так же она смотрела на троицу воров. На молодых, смешных и глупых.

Не знаю, где оплошал. Слишком громко шмыгнул носом или переступил с ноги на ногу, чавкнув кочкой. Или, быть может, одинокий светлячок порхнул в мою сторону, а она проследила. Но плечи её заострились, а спина выпрямилась. Тонкие губы, такие манящие и сладкие, вытянулись в неизменную нить.

— Сделать вид, что я тебя не заметила или всё-таки выйдешь?

Я не ответил на колкость. Вышел из тени, приблизился и с молчаливого согласия сел рядом, согнув одну ногу в колене и опираясь на него. Попытался по привычке пригладить её волосы, но Варна в который раз увернулась. Как текучая кошка, прогибающаяся именно в то мгновение, когда хочешь её погладить. Хоть не ушла, и на том спасибо.

— Сколько тебе лет, ведунка? — спросил я. При свете дня не осмелился бы. Да и она бы не ответила — отшутилась. Но ночь — странное время. Иной раз ночью мы делаем то, на что ни за что не решились бы днём. И иногда, очень-очень редко, мы не жалеем об этом на утро.

Бледный силуэт в воде пошёл рябью — Варна двинула ногой, отгоняя пиявку, плеснула, как холодная рыба.

Но всё же сказала:

— Сто двадцать восемь.

Я на пробу коснулся ступнёй воды и отдёрнул — холодно. Смешливо фыркнул:

— Ой, а гонору-то было, словно все сто тридцать шесть!

Уголки её рта дрогнули. Ещё не улыбка, уже не ухмылка, но намного больше, чем я надеялся.

— Ой, иди ты… — тут же нахмурилась она, чтобы ненароком не расхохотаться.

— Идти? Прям пойти и не возвращаться? — я нарочито медленно поднялся, занёс ногу и опустил так неспешно, чтобы ведунка успела передумать хотя бы дважды.

Пришлось сделать целых три демонстративных шага, прежде чем она, наверняка раздражённо закатив глаза, безэмоционально лениво протянула:

— О нет, стой, вернись, люба моя, куда же ты…

Я поспешно плюхнулся на то же удобное место, пока Варна вновь не вспомнила, какая она сильная, независимая и не нуждающаяся в компании. Строго пригрозил:

— Раз уж так умоляешь, ладно. Но это в последний раз!

— Обещаешь? — ехидно отозвалась она.

Ответил я почему-то серьёзно. Серьёзнее, чем сам ожидал.

— Обещаю. Не прогоняй меня больше, а то ведь и правда могу уйти.

Она отвернулась. Невнятно процедила, сильно сжав губы:

— Вы, мужчины, только уходить и горазды.

— Сказала женщина, которая в разгар праздника сбежала в лес, — парировал я.

— А разве ты без меня плохо веселился?

Я откинулся на мягкую траву и тут же пожалел — роса-то никуда не делась. Но ничего, заложил руки за голову, натянул улыбку как ни в чём не бывало. А она наблюдала краем глаза, хоть и не подавала виду. Кто сторонний поверил бы, что девушка… Гм. Сто двадцать восемь лет ей… Ну ладно, что бабушка всецело увлечена веночком и приставшим к нему светлячком, никак не решающимся сесть на травинку.

— Повеселился знатно. Но с компанией всяко лучше.

— На отсутствие компании ты, вроде, не жаловался…