Наследная ведунка

Стоило ли делиться правдой, если цена ей — та же плесневелая монета, что и вранью? Я не стал обижаться. Всё равно плохо получалось. Вместо этого тихо произнёс:

— Мы уезжаем завтра на рассвете, ведунка. Когда-то это должно было случиться.

Она резко села, выпрямив спину:

— Явился меня шантажировать?

Я коснулся её напряжённого плеча — не порезаться бы.

— Явился звать тебя с нами. Мы не можем остаться. Просто не можем. За наши головы назначена цена, нас разыскивают и, рано или поздно, найдут. А тебя хотят убить. И тебя уже нашли.

— Ну и скатертью дорога! — она вскочила, метнулась глубже в лес, к болоту, но передумала и вернулась, чтобы прокричать: — Уезжаете? Ну и проваливайте! Уж поверь, бельчонок, без тебя мне всяко будет спокойнее!

Я поспешил за ней и наверняка точно так же сверкал глазами в темноте, раздражённо отгоняя встревоженных светлячков. Венок свалился, помялся, так и лежал на земле немым укором.

— Скорее, покойнее, потому что тебя грохнут, как только вы выедем из города! Тоже мне ведьма! Огород от гусениц она заговаривать умеет, молодца! Попробуй заговори арбалет, чтоб мазал мимо твоей башки!

— Ничего, управлюсь!

— Да ты сгниёшь здесь! Надо было сунуть тебя в мешок и дело с концом, как бабуленька велела…

— Ах, бабуленька велела! — о, да они и правда родственницы! Волосы Варны встали дыбом не хуже, чем у призрака старухи. — Так вы уже меня сторговали, да? И как же торги проходили? Аукцион «кто больше заплатит, чтобы избавиться от Варны»?! — она ударила меня в грудь, я покачнулся, едва не свалившись в заводь, но взмахнул руками и устоял.

— Да она сказала…

— Плевать мне, что она сказала! Или ты такой идиот, что станешь слушать старую кошёлку?

— Ну, одна из вас назвала меня очаровашкой, а вторая оскорбляет! — резонно возразил я.

— Ну так и вали! Вали давай, чтобы злая сварливая ведунка тебя не оскорбляла!

Она царапалась и рычала, как дикая кошка, а я, не замечая этого, схватил её за плечи и встряхнул:

— Будешь ещё век меряться, кто из вас более упёртый? Обломайся, старуха тебя всё равно уделает! У неё опыта больше!

— Ты просто плохо меня знаешь!

— Я отлично тебя знаю! И ещё знаю, что тебя убьют, если не сбежишь из Холмищ!

Она дёрнулась, пытаясь вырваться, но я не пустил. Ох и допрошусь!

На смуглых щеках проступил узор — что кольца на срубленном дереве. Витиеватый, завораживающий… Но узор этот предвещал беду: ведунка сама не понимала, насколько сильнее становилась в такие мгновения! Не удержалась и теперь — я локтем вытер кровь из носа. Всё-таки одарила меня сглазом!

— В отличие от тебя, я от неприятностей не бегу!

— Да, не бежишь! — кровь не желала останавливаться, затекала в рот, а Варна всё так же ненавистно зыркала, усиливая её поток. — Ты от них прячешься, как малое дитя под одеялом! И что, сильно тебе одеяло поможет, когда явятся злые дядьки с мечами?!

— Дитя?! — она куснула меня за плечо, лишь подтверждая, как неразумна. Я зашипел, заломил ей руку и поймал затылок ладонью, едва сдерживаясь, чтобы не намотать на кулак косу. Эх, жаль, ведунка её обрезала! Как бы пригодилась! — Да я старше твоей бабушки!

— Ой, и правда! Ошибся я! Не как дитя себя ведёшь, а как невыносимая старуха!

— Да! Потому что я старуха и есть!

Отпустив её руки, я поймал в ладони лицо, не обращая внимания на тут же последовавшие удары. Заглянул в тёмные глаза проникновенно, пытаясь донести, что не унизить, не переупрямить пытаюсь, а спасти:

— Ты столько лет прожила на свете, ведунка, но так и не научилась жить. Я предлагаю тебе эту жизнь! Хотя бы попробовать, отпить самую малость. Не понравится — вернёшься. Позже, когда опасность минует. Не силой же я тебя держать стану!

— Угу, и сейчас ты тоже не силой меня держишь! — саркастично рявкнула она, пиная в пах. Я увернулся, перехватил её колено: женщины коварны, но коварство их весьма однообразно.

— Прекрати! Ведунка! Подумай хоть раз! Ты не ловишь веселье, а смотришь из окна, как оно проходит мимо. Не присоединяешься к игре, а сварливо гонишь со двора шумных детей, хотя на деле больше всего на свете хочешь оказаться среди них!

— Неправда! — она пихнула меня ещё раз. Слабее, чем могла бы, больше выплёскивая собственную боль, чем пытаясь причинить её мне. — Я… я не могу оказаться там, снаружи! Потому что слишком стара для всего этого, потому что разучилась веселиться, потому что рано или поздно… все дети разойдутся по домам. Навсегда. А я снова останусь одна! И потому что… дверь давно заперта, понимаешь?

— Так кто её запер?! Уж не ты ли?

Я пригладил её встопорщенные волосы, поднял бессильно обвисшие холодные руки и положил себе на плечи, прижал, делясь теплом, коснулся губами напряжённой жилки на шее и, не в силах остановиться, обхватил губами губы.

— Что ты делаешь?

Я смог ответить хриплым невнятным шёпотом, боясь спугнуть мгновение:

— Отпираю двери…

Полевые цветы всегда горчат. Пахнут ветром, колятся и невыносимо, болезненно царапают кожу. Но почуяв их запах однажды, уже никогда не сможешь наслаждаться фальшивым ароматом садовых роз.