Наследная ведунка

Внутри меня и правда поселилось нечто новое. Неведомая сила, знание, чужая воля, оказавшаяся сильнее воли глупой влюблённой девки. И она, воля тысячи предыдущих ведунок, заставила меня подняться и, покачнувшись, устоять.

— Нет, — я произнесла твёрдо и громко, но добавила едва слышно, умоляя простить это неуместное упрямство: — Как бы сильно я этого ни хотела.

Он замер спиной ко мне, и я не видела, что творилось с любимым лицом. Он стоял так бесконечно долго, а я не могла шагнуть вперёд, размять напряжённые плечи, попросить прощения…

— Будь ты проклята, ведьма!

Лучше бы он не поворачивался. Лучше бы я запомнила его жаркой полной любви ночью, а не тогда.

Лучше бы треклятая сила молчала. Лучше бы не говорила моим ртом, не застилала рассудок кипящей магией. Лучше бы не была…

Пустые. Некогда полные любви и желания глаза стали пустыми ледяными омутами. Он приблизился. Быстро, отрывисто. Повторил безнадёжно:

— Будь ты проклята! Чего ты хочешь от меня, ведьма?!

И толкнул.

Мёртвые повторяют, что смерть становится освобождением. Я спрашивала. Наверное, они врут.

Я покачнулась, взмахнула руками… Но они, что обломанные крылья, не удержали. Зашептал щебень, скатываясь в ущелье, зашептались, переговариваясь, мертвецы на кладбище, решая, принимать ли к себе новую…

— Варна! — он дёрнулся, попытался ухватить… но задержался. На краткий миг. На полвздоха, которого хватило, чтобы дать мне свалиться.

Миг полёта — и боль. Невыносимая, выворачивающая наизнанку, не дающая вздохнуть.

Изрезанные тенями склоны камней, чернеющее небо и светлячки, отмечающие праздник четырёх костров.

Тёмный силуэт в хороводе огней. Тень того, кого придётся оставить в прошлом, на фоне провала неба. Я смотрела на него, не в силах пошевелиться, сломанная, умирающая.

И высокий напуганный голос. Из него получился очень плохой убийца.

— Передай мне дар, ведьма.

Голос дрожал.

Он всматривался в расщелину, пытаясь понять, жива ли я, дышу ли. Пробовал ногой склон, но побоялся спускаться — высоко, ненадёжно, того и гляди шею ненароком свернёшь.

— Варна, ты жива? Милая?

Я была жива. Хоть и мечтала умереть. Молчала, глядя на силуэт в обрамлении живых звёзд. Слёзы текли, обжигая веки, перечёркивая виски. Лужа крови величаво растекалась ореолом, как пролитое молоко.

— Сама сказала, что не умрёшь, пока не передашь дар! Отдай его мне, ведьма! Ты ведь не хочешь страдать?

Вряд ли ты сделаешь хуже, любимый…

— Тебя уже не спасти, понимаешь? Понимаешь? Варна? Варна?

Он так и не спустился. Шепоток мелких камешков. Последнее безнадёжное «Варна?» — и оглушающая, звенящая тишина.

Осталось только чёрное небо, сверкающий рой светлячков и проклятая ведьма, мечтающая умереть.

* * *

Я проснулась перед рассветом. Спала ли вообще? Нарочно не шевелилась, глядя в потолок, оттягивая мгновение. Удастся ли двинуться или, как тогда, придётся унизительно лежать несколько дней, прежде чем магия затянет раны сломанной девчонки и отправит её жить новую жизнь? В этой новой жизни девчонка поклянётся не доверять больше никому. А чтобы не забыть, чтобы через десять, двадцать, сто лет помнить, она вернётся к расщелине, в которой умерла, и отмахнёт тяжёлую косу по самый затылок. Поднимет с земли и зашвырнёт вниз. Туда, где твердыня с лихвой напиталась её кровью.

Осторожно, на пробу, шевельнула пальцами, ожидая боли или, того хуже, ожидая не почувствовать ничего. Но кошмар отступил — пальцы шевельнулись. Я повернула голову и удивлённо наблюдала, как они, один за другим, сгибаются, как напряжённая ладонь приминает подушку.

— Эй?

Но ответа не дождалась. Некому было отвечать.

Вчера я вернулась домой до окончания праздника, злорадствуя, что рыжий вор обязательно простудится и вынужден будет клянчить лекарство. Нарочно мстительно задвинула щеколду и улеглась спать. Одна. На узкой кровати, которая вдруг показалась огромной и холодной.

Этой ночью не мешали ни громогласный храп Мориса, противоречащий его скромным параметрам, ни сонное бормотание Мелкого, ни шаловливые лапки бельчонка, то и дело норовящие забраться под рубаху. Не мешало ничего. Потому что никого и не было.

Проворочавшись до полуночи, я фыркнула и отворила дверь. Постояла, сурово зыркая на грядки, заботливо прополотые постояльцами. Укроп, казалось, поник от одного моего взгляда, но виноватого рыжего или упившегося коротышки в бороздах не обнаружилось. Я выругалась и вернулась в кровать, оставив дверь не запертой, вопреки здравому смыслу и предостережениям вора.

Но ночью они так и не вернулись.

Не вернулись и к утру.

«Мы уезжаем завтра на рассвете, ведунка»…

Я резко села, откинув ошмётки кошмара вместе с одеялом.

Не блефовал!

— Эй! — но ни полки, с которых кто-то ответственно стирал пыль последние недели, ни веники сушёных трав, ни огромный котелок в очаге, купленный Висом вместо моего, на одного человека, не отозвались. — Ну и проваливайте!

Я вскочила, не умываясь, не причёсываясь, натянула первую попавшуюся одежду, продолжая ругаться сквозь зубы: