Наследная ведунка

Смешно вспомнить, как я хотела выполнить его просьбу! Каким правильным, каким важным казалось согласиться на уговоры и провести с ним всю жизнь! Две жизни. Две вечных, бесконечных жизни.

Я ходила к бабуле, уговаривала. И не понимала, почему та, осерчав, запустила в меня кринкой с молоком. Белое пятно растеклось по полу, медленно, величаво. А она смотрела на него невидящим взглядом, замолчав на полуслове, полукрике… Бабуленька хотела оттаскать меня за волосы в отместку за кощунственную просьбу, но не стала. Глядела на это пятно, сама становясь бледнее полотна. Точно знала, видела нечто, доступное лишь ведунке. Доступное тогда ей одной.

Я злилась. Плакала, молила её выполнить простую просьбу — передать дар, подарить мне и моему любимому вечную жизнь вместе.

А она не желала. Я не понимала, что она оберегает, спасает глупую девчонку. Не дара, а проклятья пожалела бабка.

Поняла это только после того, как старая ведунка умерла, уступив место новой. И вот я сама стояла рядом с мужчиной, ради которого была готова на всё, и отказывалась делить вечность на двоих.

— Мы же мечтали об этом, милая! Пока она была жива, не было нам покоя и счастья, мы не могли… А теперь можем! Теперь дар твой, верно? — он сжал подбородок пальцами, заставляя поднять голову. С надеждой и недоверием переспросил: — Правда ведь?

Я не вырывалась. Ему было позволено. И обнимать, и сжимать подбородок, и приглаживать волосы. Ему было позволено всё, и я терпела. Во мне не осталось боли — выплакала, выкричала, пока бабуленька металась от разрывающей её тело силы, не способная умереть мирно. Остался лишь бесцветный спокойный голос:

— Знаешь, как умирают ведунки?

Он передёрнул плечами, точно вздрогнул от испуга:

— Как люди, наверное. Почём мне знать?

— Нет, не как люди. Я тоже не знала. Теперь знаю. И хочу забыть.

Он встряхнул меня, обессилевшую. Не держи — упала бы, осела к его ногам, больше не способная плакать.

— Одумайся, дура! Мы теперь свободны! Старуха умерла, но мы-то живы! И у нас есть её магия! Мы можем жить вечно! Вместе, как и мечтали!

Мечтали… А мечтали ли? Или я лишь бездумно повторяла речи ласкового любовника, одержимого манящим колдовством?

Как я хотела бы выполнить его просьбу! Как хотела бы сказать да и заставить любимого восторженно подхватить меня на руки, закружить, покрыть щёки и губы поцелуями…

— Ведунки умирают мучительно. Долго, — голос сипел от затихшего крика, от мольбы не умирать. — До тех пор, пока колдовство не перейдёт к новому телу. И пока молодая ведьма не согласится… — я сглотнула, но пересохшее горло лишь свело спазмом. Я не соглашалась недопустимо долго, не позволяла ей уйти, заставляла мучаться. — Пока не согласится, ведунка продолжит метаться. Не умрёт, пока не расстанется с проклятьем, пока не вольёт его в новое тело. Соседи пытались помочь. Раскрывали окна и двери, прорубили дыру в потолке… А она всё не умирала. Она не умирала два дня, понимаешь? — зарыдать бы, излить хоть немного горя, но глаза, словно посыпанные песком, опухли и не давали влаги. — Она истекала кровью! Всё было в крови, понимаешь? Повязки, простыни, пол… Боги, пятна всё ещё остались на полу! Я приду — а они там, понимаешь?!

Она прожила так долго! Столько веков проходила на земле, ссорясь и мирясь с правителями и жрецами, переживая предателей и наблюдая, как появляются на свет будущие враги и друзья. А умерла от ножа пьяного грабителя. Так мне сказали…

Хотелось кричать. Выть израненной волчицей, но я лишь намотала на ладони чёрные пряди и тянула изо всех сил, пытаясь заглушить боль болью.

Он разомкнул объятия, и я сползла на землю, так и села — ноги не держали.

— Но ты же согласилась? Приняла дар? — обеспокоенный, волнуется. За меня ли? Уж точно не за мёртвую бабуленьку…

Подняла на него глаза.

— Она мучалась и не могла умереть.

— И?!

Алые губы. Болезненные, искусанные, блестящие. Я прошептала:

— Ты ведь не понимаешь…

Он опустился на колени рядом, поцеловал. Шею, плечи, грудь… Стиснул, прижал, как прижимал страстными ночами. Только на этот раз — холодно, как опостылевшую надоедливую жену.

— Понимаю, милая, всё понимаю. Ну давай же, наколдуй. Всё у нас получится! Теперь — получится. Больше ничего не мешает!

Пальцы полезли под рубашку, грубо, настойчиво. Задрали подол, забрались выше колена.

— Я любила тебя больше всего в мире, — до чего же страшно вслух произносить то, что мы оба только что поняли… — А ты любил меня хотя бы мгновение?

— Милая! — пьяный, болезненный поцелуй, а мои губы не шевельнулись в ответ. — Милая, сладкая, нежная! Ну конечно же! — ещё поцелуй, и ещё. Отвратительный, как если бы слизень заполз на обнажённое плечо.

— И больше всего на свете я хотела бы сделать тебя бессмертным. Просто потому, что ты просил.

Он отпихнул меня, вскочил, отбежал, пнул подвернувшийся камень. Тот с едва слышным шелестом скользнуть по расщелине вниз.

— Ну так сделай, Варна! Сделай, будь ты проклята! Сделай меня бессмертным, упрямая ты ведьма!