Наследник

белый голубь. В голубом небе медленно плыли крутые пенные облака. Виктор взглянул на них и ему

вдруг показалось, что это вовсе не облака, а морские волны, из которых выходят тридцать три

богатыря с дядькой Черномором впереди. Длинная седая борода Черномора почти касалась крыши "

Известий". Виктор, как завороженный, глядел на это видение,, потом очнувшись, подумал: "Там, где-

то наши с фашистами рубятся, а мне здесь всякие детские сказочки мерещатся... Пижон! — Он

натянул поглубже на лоб свою серую "восьмиклинку" и заспешил на вокзал.

Вагон электрички гудел. Весть о войне уже успела облететь Москву. В вагоне слышались отрывки

фраз: " ...ведь у них же с нами договор", "...Как же они все-таки посмели", "...Ну, ничего, мы им

покажем кузькину мать", "...Неужели уже бомбили Минск?!", "...Будет им Загиб Петрович, запомните

мои слова...". В дальнем конце вагона несколько молодых голосов грянули: "Дан приказ ему на Запад,

ей в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну. ." — Но песня расплескалась в

шуме беспорядочных разговоров и дробном перестуке колес электрички.

В Пушкине, в Зеленом городке, тоже уже всё знали. Мать Виктор и их соседка по даче сидели на

террасе под черной тарелкой репродуктора. Они даже не заметили, как Виктор подошел. По радио

выступал Молотов. Он, как всегда слегка заикаясь, заканчивал читать Заявление Советского

Правительства: "Наше дело правое, враг будет разбит! Победа будет за нами! .

Анна Семеновна, увидев Виктора, вскрикнула:

— Наконец-то! Я совсем потеряла голову!

Виктор рассказал ей все, как было. Мать спохватилась, что ничего еще не готовила и засуетилась у

керосинки. А Виктор побежал на станцию за газетами.

Потом он с ребятами каждое утро бегал на станцию. Они покупали там газеты, узнавали новости,

встречали и провожали воинские и санитарные поезда. Некоторые из санитарных останавливались

надолго. Из опущенных окон вагонов выглядывали бледные лица раненых. Ребята покупали им

газеты и папиросы. Брали у них для отправки им домой треугольнички писем. Некоторым, у кого

руки были в гипсе, закуривали папиросы и неумело свертывали цыгарки. На вопросы раненые

отвечали неохотно. Один из них безнадежно махнул рукой:

— Силища у него громадная, прет, сволочь, как стена.

— А наши как? — допытывались ребята. — Ведь мы же сильней!!!

— Может где и сильней, только на нашем направлении пока что драпаря даем. — Пожилой солдат

с перевязанной головой сказал хмуро и зло:

— Ничего, мальцы, не боись! Мы ему еще дадим прикурить. Придет и наш черед. А ты, сынок,

на-ка трешку и пока эшелон стоит сбегай за маленькой... ублажи раненого бойца.

Санитарные уходили, оставляя запах хлорки, йода и еще чего-то такого, чем всегда пахнет на

железнодорожных путях после поезда.

В сторону фронта через Пушкино шли воинские эшелоны. Они везли покрытые брезентом орудия,

автомашины, пулеметные тачанки, броневики, армейские кухни. Изредка на платформах под

брезентом горбатились танки. Чаще из раскрытых вагонов виднелись лошадиные морды и доносился

теплый и пряный запах конюшни. Однажды из медленно проходящего эшелона донеслись лихие

слова:

"...Этих дней не смолкнет слава, не померкнет никогда.

Партизанские отряды занимали города..."

Это была романтика гражданской войны. И она, как всегда, вселяла в душу Виктора гордость и

веру.

* * *

Виктор Дружинин любил Зеленый городок, у него там было много друзей, с ним были связаны

дорогие и волнующие воспоминания. В этот небольшой иуютный кооперативный дачный поселок на

берегу холодной и быстрой речки Учи каждый год приезжали на лето из Москвы семьи хозяев

маленьких летних домиков, утопавших в густой листве выращенных ими садов. Тихими лунными

ночами в тенистых, облитых серебряным светом аллеях, прогуливались влюбленные парочки юных

московских дачников, а в укромных уголках на спрятанных в густой сирени садовых скамейках

нередко звучало первое робкое признание в любви. Порою, из какого-нибудь загадочного, заросшего

диким виноградом окошка, патефон негромко доносил знакомый голос Клавдии Шульженко или

грассирующий стон запретного эмигранта Александра Вертинского: — И Росс-ийскую ми-илую зе-

млю узнаю-ю я на то-ом берегу-у. . А начавшаяся мировая война с пикирующими "юнкерсами" и

танковыми клиньями, гремевшая где-то у загадочной линии "Мажино", еще не доходила до сердца.

Она отражалась в сознании лишь кадрами военной кинохроники, которую иногда запускали перед

фильмами в Пушкинском летнем саду.

Но теперь все это кануло в тартарары. Проходя по Зеленому городку, Виктор видел много

покинутых дач с заколоченными окнами, осиротевшую волейбольную площадку с провисшей и

порванной сеткой, опустевшие скамьи с окаменевшим птичьим пометом. Да и мысли его сейчас были

далеко отсюда. Все заслонили тревожные сводки Совинформбюро.