Наследник

Утонченному перу «монблана» непривычны и крайне противны большие кривые печатные буквы. Видимо, доктор считает меня еще и подслеповатым. Перо отчаянно скрипит, решило, наверное, что достаточно с него накопившегося стыда, натерпелось. Или в курсе, какие темные делишки вершатся в этих стенах, поэтому хочет «сохранить лицо», хотя бы отчасти. Однако порхало же ласточкой как ни в чем не бывало по выдуманной истории несуществующей болезни! И такое вот с бухты-барахты раскаяние? Все может быть. Один мой знакомый называет этот феномен пластилиновой моралью. Полагает это новаторством. Не явление, а определение, которое он придумал для вечного как мир блядства.

Я дразню его смыслотехником.

Лицо у пера хитрое, вытянутое, лисье. И цвет лисий. Выгоревшей лисы, степной. Пал Палыч аккуратно завинчивает колпачок то ли грешницы, осознавшей глубину своего падения и не желающей продолжать полет, то ли просто лентяйки. Также могло случиться банальное – чернила закончились. Увы, начинать с простого – это не мое.

Доктор сверяется с дисплеем мобильного. Тот подл по-своему: стоит доктору прочитать первый слог, тут же гаснет. Скорочтение, похоже, не самая сильная сторона Пал Палыча. Он вынужден опять что-то нажимать, промахивается, нажимает не то, что намеревался… Что за пальцы берут в качестве образца производители современных гаджетов? У меня точно такие же трудности. И я далеко не так терпелив и упорен, как доктор. Пал Палыч возмущенно сопит, но на слова жаден. Мне хочется ему подсобить парой фраз, но боюсь оказаться неверно понятым.

Наконец адрес дописан, правильнее сказать, «дорисован» простой шариковой ручкой, первой попавшейся под руку. Эта ручка непритязательна, без понтов, она прямо создана для обмана. В свое время я такую же подсовывал маме, когда отдавал на проверку дневник. Надеялся, что потом проще будет подделать подпись на записке, объясняющей прогул недомоганием, вышедшим из строя дверным замком, уходом за разболевшейся бабушкой. Не зря, надо признать, надеялся. Мамина подпись в моем исполнении выглядела весьма убедительно. Сейчас уверен, что зря перестраховывался: ну кто бы из учителей стал сверять цвет? Будто на весь дом одна ручка? Тогда же казался себе просто Штирлицем! Все хорошо, вот только маму по недоумию не принял в расчет, ее удивительные способности. Помню, когда первый раз рисовал мамин автограф, легкая ручка показалась мне очень тяжелой… Интересно, а сколько весит перо, подмахивающее приговор? А невысказанная подлая мысль? Какова ей цена? Такая же, как у подлой мысли, вырвавшейся наружу? Или другая? Больше или меньше? Обнародованная подлость, она дороже совершенной в душе? Или дешевле?

«Подлость бесценна, сынок. Она ничего не стоит. Как и жизнь подлеца. Это тоже своего рода дар – творить подлость. Роковой дар».

«Вот дотянусь сейчас до стетоскопа…»

«И по заднице себя, по заднице! А-та-та! А-та-та!»

«За что, мама? Зачем?»

«Затем, сынок. Так будет правильно. Затем, что я – мама. Мама редкостного оболтуса. И краснобая. Тоже мне, философ-разговорник!»

«Ну, извини».

«Что уж там, извинёныш».

«И попрошай».

«Помню, но еще не решила. Кстати, похожие клички охотники, из чтущих традиции, дают гончим кобелям – Заграй, Заливай, Добывай…»

«Я правильно угадал, какое слово важней других?»

«Не вижу смысла отнекиваться».

Мухи не слышно. Либо разбилась, либо прорвалась на волю. Но это вряд ли, из пробитой в стекле дырки уже бы сквозил и посвистывал морозный воздух. Да и не ускользнула бы от моего внимания удачная лобовая атака.

– Иван…

– Да, доктор, я теперь лучше пойду. Я все запомнил.

– Главное, не теряйте…

…Надежду, голову, кошелек, документы, талон от парковочного места… Потому как за утрату талона положен штраф, а ты кошелек раньше посеял. Или доктор о самоубийстве? Вот это совсем не по адресу, просто мимо. Хотя ему-то откуда знать? Онкобольные, я читал, нередко склонны к такому исходу. Настоящие больные. У кого по-настоящему один картонный шанс против железобетонных девяноста девяти, то есть без вариантов.