Наследник

Увы, задуманное и исполненное в моей жизни не сильно дружат. Иногда они даже не знакомы. По этой причине на результат я особо не уповаю. Подозреваю, что выгляжу курьезно – эдакий погрязший во второгодничестве школяр-переросток на разборе полетов в директорском кабинете. Подтянутый, с уважительно выпрямленной спиной, однако в то же время скрытно-нагловатый. Точно знает, стервец, что на улицу с позором его не выставят. Нет такого закона, чтобы вышвыривать олухов недоучками. Да и привык уже к выволочкам.

Мама следит за моими стараниями оценивающе: чуть насмешливо глаза прищурила, губы сложила трубочкой. Дядя Гоша очень смешно ее такую копирует. При всех глобальных, можно сказать, с мамой различиях, у него выходит похоже. Наверное, правильно уловил настроение. Хотя Дядя Гоша и правильность, пусть даже в таких пустяках, как передразнивание, видятся весьма эксцентричной парочкой.

Мне вдруг совершенно с бухты-барахты приходит в голову, что если мама сейчас дунет легонько в мою сторону, то в следующее мгновение я могу очутиться где угодно. Хоть в Гималаях. При том, что обувь еще до конца не просохла.

– Ох ты и чудила, Ванечка, ну какие Гималаи?! Обувь, кстати, давно высушена, начищена и пропитана от промокания. Это ты мог бы и сам организовать. Не смотри на меня так, никакого подвоха, ни к чему я тебя не склоняю. Ни к чему, кроме опрятности и внимательного отношения к вещам. Мог бы поработать руками. Щетка, вакса… Есть такой способ ухода за обувью. Не слышал?

– Мам, ты ведь какая настырная… Так я и поверил про щетку с ваксой. Щетлок Холмс и доктор Ваксон. Что-то подсказывает мне – ты совсем другое имела в виду.

– Приучать детей к труду – родительский долг. И вспомнить об этом никогда не поздно, если… сильно задолжал.

– Не юли.

– Ну прости. Уж и не знаю, как так получилось, что снова зарок нарушила. Наверное, от расстройства, что ты такого дурного мнения обо мне, что слово не умею держать, и вообще… Не мать, а ехидна: единственное дитя на снег в мокрых чунях.

Ей смешно. Я знаю, что могу рассмеяться за компанию, могу отделиться в обиде, замкнуться, сложить лицо фигой… Это образно, но у меня иногда в самом деле выходит похоже. Ничего не переменится. Никогда. Я всю жизнь ее обожаю.

– Честное слово, я не хотела.

– А я прям, раз – и поверил!

Как сказал, так и вышло: раз – и поверил. В ту самую секунду.

– Всё, Ванечка, всё… Может быть, лучше в гостиную?

– Давай еще немного посидим на кухне. Ты же знаешь, я обожаю кухни.

– Сегодня твой день.

– Угу, я вижу.

– Ну что ты, право, такая колючка! Обещаю не слушать, не подслушивать, не смотреть, не подглядывать, не уговаривать.

– Не комментировать.

– Не комментировать. И вообще ни во что не вмешиваться.

– Хотя бы один час.

– Что за жестокость?! За всю мою материнскую любовь… Целый час. Я не вынесу.

– Мамочка!

– Хорошо-хорошо, я постараюсь.

Конечно, мама, как всегда, права, в гостиной было бы удобнее. Там можно зарыться в подушки ушастого кресла и выступать из его баюкающего нутра горельефом.

«Посмотрите налево. Человек двадцать первого века – расслабленный и вальяжный. Работа одного известного автора».

А должны быть два автора. Непременно их должно быть двое. Нет, не сегодня. Однажды. Когда время придет.

Из кресла можно лениво, рассеянно разглядывать разнородную жизнь за гигантскими арками окон. Они от пола до потолка, шесть метров в высоту. И в ширину ненамного меньше. Окна расположены на трех стенах, всего их четырнадцать, окон разумеется. По пять слева и справа, четыре – в торце. Первое впечатление от гостиной – обставленная мебелью бальная зала. Впрочем, и сейчас, несмотря на обстановку, свободных пространств хватило бы для дюжины безоглядно вальсирующих пар.

Но не только открывающееся взглядам неожиданное для заурядной многоэтажки пространство обычно наповал разит наших гостей, вынуждая даже героических биографий мужей застывать на пороге, инстинктивно подаваться назад. Будто резкий порыв ветра воспрепятствовал им сделать шаг. О дамах и говорить нечего. Дамы отшатываются нервно и суетливо. На долю секунды они теряют возвышающий лоск. Однако коварство не дремлет – природа! – и ситуация опять под контролем: прелестницы начинают картинно, художественно оседать, «ну же, подхватывайте нас!». Но только в том случае оседают, если убеждены, что кавалер на месте и он не «зевнет». Если же за спиной ощутима растерянность, то хищные шпильки изящных туфелек азартно впиваются в ноги своих мужчин, в других обстоятельствах – проверено – расторопных, вполне надежных и даже самоотверженных. Звуковая дорожка – женские вскрики, сдержанные мужские стоны, тягостное сопение под аккомпанемент зубного скрежета: «Твою мать… Мало того, что на голову меня выше, так еще и эти гвозди…»

Если тяготеть к мазохизму, то со стороны это короткое одноактное действие выглядит и звучит весьма эротично.