Наследник

Родительская пришлась на середину марта. После недавно прошедшего Женского дня рынок возле Ваганьково поражал своей скудостью. Поглазев на заморские розы и гвоздики, Павлик исследовал карманы с оставшейся после покупки поминальной чекушки, скудной наличностью. Осознав, что за подкладкой куртки ничего не завалилось, он остановил свой выбор на букетике искусственных фиалок.

Говорливое скопление зевак на пятачке у памятника Высоцкому походило на весеннее токовище. Обогнув его, он углубился в едва заметную аллейку и зашагал по толком не оттаявшим тропинкам к бабе Клаве. Раз заведённый маршрут соблюдался свято вне зависимости от времени года и погодных условий. После снежной с долгими оттепелями зимы могилка ещё не отошла и выглядела совсем заброшенной. Павлик скомканным носовым платком тщательно протёр старенькую фотокарточку и, сделав первый поминальный глоток, пригорюнился: «Всё, что у него осталось после окончательного раздела имущества: двенадцатиметровая конура в Старом Толмачевском и это место подле бабки. Она и тут успела позаботиться о единственном внуке. По нынешним временам — капитал немалый»…От сырой, кое-где схваченной ледяной коркой земли тянуло могильным холодом, настоянном на затхлых запахах прелой листвы. Ему вдруг показалось, что бабка с фотокарточки с осуждением глядит на затрапезный вид опустившегося внука. «В старину таких, как я, называли подкидышами, — подумал Павлик. — Отчаявшиеся женщины оставляли незаконно прижитых младенцев на крыльце какого-нибудь зажиточного дома»…

После поездки в Ташкент, чтоб не искушать судьбу, он так и не решился написать, а теперь мать все тайны забрала с собой в могилу. Сделав ещё глоток, Павлик дождался, пока по телу разольётся привычное тепло, и, попрощавшись с бабкой, пошел навестить знакомые могилы. Ноги сами потащили к месту, где затрапезного вида тётка однажды напророчила его судьбу…

Простецкая атмосфера Ваганькова, начисто лишенная какого-либо пафоса, располагала не к державному умилению перед останками бывших сильных мира сего, а, скорее, обыкновенному человеческому сожалению о скоротечности всего земного. На месте посеревшего от времени бюста давно стоял новый Есенин, уже из белого мрамора, весь, словно озарённый внутренним светом. Вокруг царила благозвучная тишина. Казалось, поэт растерянно глядит на него, и искренне сожалеет о своём провидческом даре.

Зябко передёрнув плечами от налетевшего порыва ветра и не ощутив привычной тяжести в карманах, Павлик лихорадочно ощупал куртку. Обнаружив пакет с документами, завалившийся за подкладку, он внезапно вспомнил про письмо, которое месяц назад отправил сестре в Ташкент. «Когда мы виделись, Татьяна обмолвилась, что со временем хотела бы перебраться в Россию, поближе к Москве. Может, письмо уже дошло, она скоро приедет, а у меня за это время с жильём образуется, — с надеждой подумал он. — Если обменяться на частный дом где-нибудь в ближнем Подмосковье, можно спокойно, не мешая друг другу, существовать вдвоём. Только сначала в своей душе разобраться. В последнее время опять появились заказы на аранжировки. Мёртвых не воскресишь, но живым надо продолжать жить»…

Погода стала ощутимо портиться. Разгулявшийся ветер гнал по небу рваные облака, раскачивая кроны старых тополей и клёнов. Отступивший было дождь, зарядил опять, нёся с собой первые, смутные запахи весны. Убаюканный привычными шумами Есенин стал погружаться в сон. Павлик бросил прощальный взгляд на одинокую чубастую фигуру, дремавшую с прикрытыми глазами: «Эх, бедолага, ну, спи Серёга»… Одним махом осушив остатки чекушки, он тронулся к выходу.

Постепенно выпитое стало брать своё. Он брёл, не разбирая дороги, и вспоминал в который раз, насколько хрупким и уязвимым оказалось их с Юлькой счастье. В тот год, начавшись с вздорного на первый взгляд обстоятельства, события покатились снежной лавиной. Как-то Юлька обратила внимание, что сын вместо ушанки стал носить вязаную шапочку. Ушанка была ондатровая, недавно привезённая Павликом из Талдома. «Посеял, теперь боится признаться, — решила она. — Дождусь, пока сам расскажет». Вечером вернулся из института Борька, совершенно взбудораженный:

— Представляешь, мам, у нас в раздевалке вещи пропадать стали!

Юлька внимательно посмотрела на сына: «Вроде бы, не сочиняет, не научился ещё»…

— Ладно, дело наживное, — заметила она, — да и зима на исходе.

Потом Борька потерял стипендию. Вконец расстроенная Юлька всё рассказала мужу, и они вдвоём устроили сыну допрос. Тот долго краснел и вилял и, наконец, признался:

— Шапку и деньги я в карты проиграл.

— Мы с папой в молодости тоже не чуждались карточных игр. Помню, в «девятку» или преферанс часто поигрывали, — заметила Юлька. — Но это не похоже на обычный проигрыш, очень большая сумма.

— Где происходила игра? — перебил её Павлик.