Наследники

Крутилин, вспомнив заседание коллегии, покраснел от досады. После знаменитого заседания парткома «Химстроя» по быту руководство строительства решило бросить на поселок все необходимое с тем, чтобы закончить его до холодов. Пришлось снять с участков немало транспорта, материалов, людей. Руководители стройки шли на это скрепя сердце, зная — производственная программа сорвется. И как нарочно, именно в это время коллегия министерства решила заслушать отчет «Химстроя» о ходе работ по пусковым объектам. Получив справку бригады, проверявшей стройку к коллегии, Виктор Иванович возликовал. Он слышал, как партком стройки раскрутил это дело. Быстров поставил вопрос, как говорится, «на попа». Или поселок к сроку, или руководители строительства понесут партийную ответственность.

Во время коллегии Крутилин задал Данилину, казалось бы, простой, обыденный вопрос:

— Почему все же была сорвана программа квартала?

— Я же объяснял, — не поняв подтекста, просто ответил Данилин. — Не хватало леса, цемента, людей.

— Да, но почему не хватало? Не потому ли, что все бросили на Лебяжье?

— Было и такое, — нехотя согласился Данилин.

— Понимаете, Николай Евгеньевич, — обратился Крутилин к министру, — партком строительства им предъявил ультиматум: или поселок к сроку, или на ковер. К партийной ответственности. Ну и вся недолга. Все силы были брошены на Лебяжье, а объекты пусть ждут. В этом и кроется причина прорыва на «Химстрое».

Быстрову-то коллегия сделать, конечно, ничего не могла, а Данилин выговор схлопотал.

Уходя с коллегии, Быстров остановил Крутилина в приемной, устало, беззлобно сказал:

— Рад, что укусить удалось?

— Обижаешься на критику?

— Какая же это критика? Тебе, как заместителю начальника главка, должно быть небезразлично, в каких условиях живут люди на «Химстрое».

— Конечно, конечно. Но вы тоже хороши — сорвать программу квартала. Ни в какие ворота не лезет.

Вспомнив этот эпизод, Крутилин, морщась, будто от зубной боли, проворчал про себя: «Вот дурак! Зачем к ним прицепился? Ведь после того обеда на квартире отношения с Алексеем вроде потеплели. Припомнит он мне эту коллегию, обязательно припомнит. А долгов перед ним у меня и без того немало. Да, пожалуй, не будет помогать, а даже обрадуется, если я как следует споткнусь». Однако после долгих размышлений он отказался от этой мысли: «Быстров все-таки не такой, чтобы на чужих костях плясать. Натура не такая…»

Виктор так перенервничал, что к вечеру у него поднялось давление. Пришлось лечь в постель. Он решил упросить Быстрова приехать и стал ловить его по телефону.

Встретил он Алексея обрадованно, шумно. Швырнул газеты со стула, подвинул его к кровати.

— Спасибо, что приехал. Спасибо. Ты уж извини, бывают, понимаешь, такие ситуации. Лена, Лена! — крикнул он жене. — Сообрази нам что-нибудь. Может, опрокинем по маленькой, а? Нервы совсем сдают. Да и встречаемся ведь не часто.

— Нет, нет, спасибо. Ты рассказывай, что случилось.

— Неприятности у меня, старик. Серьезные неприятности.

Крутилин стал подробно говорить о встрече с Казаковым, о событиях, готовых разразиться. Быстров слушал терпеливо, не перебивая. Многое из рассказанного ему было известно, но истории с бумагой главка Алексей не знал. Не знал и о последней беседе Березина с Казаковым.

Быстров, слушая Крутилина, думал о том, насколько увяз в этой трясине Виктор. Лихорадочный блеск глаз, нервозный, бессвязный разговор, суетливо перебирающие кромку одеяла руки — все говорило о том, что Крутилин боится, смертельно боится. Несмотря на все, что было между ними в прошлом, Быстров почувствовал к Виктору минутную жалость. Но сразу же поднялся гнев, досада на него. Опять остается верен себе, не ищет прямых, открытых путей, чтобы разрубить узел, а все мудрит, крутит. И боится он прежде всего за свой чин, за должность… Поэтому и повторяет чуть не через каждую фразу: «Понимаешь, Алексей, если развернут это дело, не сносить мне головы, снимут, не удержусь…»

— Так как, Алеша, поможешь? — в который раз спросил Крутилин. Виновато, криво усмехнулся. — Хоть мы и сшибались порой лбами, но настоящие товарищи зла не помнят.

— Зачем ты дал Казакову это письмо? — спросил Быстров сухо.

Крутилин стал объяснять:

— Ну пристал человек — выручи да выручи. Дело-то не ахти какое, обычное. Такие операции мы действительно разрешаем. Я же не думал, что там что-то нечисто.

А Быстров вдруг спросил то, о чем спрашивал совсем недавно сам Крутилин у Казакова:

— И еще один вопрос. Скажи, только откровенно. Ты-то сам лично какое отношение имеешь к этой истории? Ведь раз предполагаешь, что все это может серьезно отразиться на тебе, значит, тоже замешан?

Крутилин обиженно нахмурился, откинулся на подушки.

— Ну знаешь, такого я от тебя не ожидал.

Оба замолчали. Пауза была длинной. Наконец Крутилин заговорил вновь:

— Дело ведь не только во мне. Подумай сам, разве приятно будет, если начнут склонять по такому поводу «Химстрой».

— Ну, «Химстрою» это не страшно, — небрежно отмахнулся Быстров.

Крутилин возразил: