Наследники Ассарта

Она — показалось мне — вспыхнула. То, что я считал водой, вдруг загорелось оранжевыми, колеблющимися языками холодного пламени.

И в пламени этом я увидел нечто.

Точнее — не в пламени было оно. Оно само было пламенем. Просто оранжевые языки, вдруг закрутившись, образовали некую фигуру. Огненную фигуру, созданную из пламени.

Что-то она напоминала мне. А может быть, скорее — кого-то. Хотя и не совсем знакомого, но все же, несомненно, не раз виденного. Наверное, я опознал бы эту фигуру сразу, но мешала ее зыбкость. Плазма, сформировавшая видение, продолжала играть — не подберу другого слова, — оставаясь в то же время в неких четко очерченных границах. Движение утихомиривалось медленно, словно бы нехотя; фигура оставалась на расстоянии метров полутора, и хотя мгновениями казалось, что она вот-вот надвинется на меня, охватит, поглотит, сожжет (хотя я понимал, что свечение это было холодным и температура вокруг него не повышалась, скорее наоборот, я невольно отодвигался; но фантом тут же сокращал расстояние до того, какое считал, видимо, нормальным. Прошло не менее минуты, пока я наконец не успокоился, поняв, что этот некто (или нечто) настроен не очень агрессивно и ищет скорее общения, чем драки. Когда испуг исчез, мне почудилось, что все это очень напоминает мирную бытовую сценку, когда подпивший субъект пытается навязать свое общество трезвому, поговорить по душам, в то время как трезвый старается избежать контакта, но осторожно, неявно, чтобы не обидеть, не задеть самолюбие выпившего, поскольку всем известно, что настроение у пьяных может меняться мгновенно и непредсказуемо. Все это показалось мне очень смешным, и я сказал ему — мысленно, конечно:

— Ну, чего вяжешься? Я же к тебе не лезу…

И словно только этого моего обращения к нему и недоставало для полного завершения процесса — пляска пламени остановилась, словно скованная морозом, все более чувствовавшимся, и фигура сформировалась окончательно. А у меня в голове что-то наконец сработало, и я узнал его.

Это был я. Хотя и созданный из другого материала. Из оранжевой плазмы. Только там, где у меня обычного (у вас тоже) помещается головной мозг со всеми его причиндалами, у плазменного меня просвечивали тонкие голубые прожилки — тоже плазма, разумеется, — сплетавшиеся в неимоверно сложную и непрерывно изменяющуюся сеть. Если не считать цвета (столь интенсивно окрашенным я не бываю даже после бани), он был в точности мною, со всеми особыми приметами — старыми шрамами, родимыми пятнами и прочим.

Я не успел еще как следует подумать, что идет серьезная атака на мое сознание — и, следовательно, моя защита пробивается, — когда в мозгу моем прозвучало:

— Что ты вихляешься? Стой спокойно, не суетись, раз уж явился. Хотя никто тебя сюда не звал. Ну, что тебя носит? Comment vous portez-vous? Да перестань дрожать!

Это было так неожиданно и показалось настолько смешным, что я расхохотался. Я ржал, завывал, из глаз текли слезы, я корчился от смеха, то была, пожалуй, настоящая истерика. Пока со мной-первым творилось такое безобразие, я-второй стоял — или висел, точнее, — в тех же полутора метрах от меня, невозмутимый, как памятник.

Потом ему, кажется, надоело наблюдать, и он сказал:

— Ну ладно, хватит. Никто тут не собирается пугать тебя. Я ведь мог бы явиться и в другом виде, и ты наклал бы полные штаны. Вообще, напрасно ты полез не в свои дела. Но уж раз ты тут оказался, давай потолкуем.

Мне подумалось, что и это тоже смешно: он говорил именно так, как скорее всего выражался бы в такой обстановке я сам — окажись я на его месте. Но смех ушел, а поговорить действительно нужно было — собственно, я и прибыл сюда в расчете на что-то подобное, — на получение нужной информации, хотя, может быть, и не в столь простой форме. И я задал самый естественный вопрос:

— Кто ты?

Он — или я? — улыбнулся. Черт, неужели и мне свойственна такая вот ухмылка — нахально-пренебрежительная?

— А ты что, не узнал? Могу дать зеркало.

Я понимал, что он может; то есть не он, конечно, а некая сила, которая слепила его и поставила передо мною. И сказал:

— Спасибо, не надо. Ты понимаешь, о чем я спросил. Или хочешь, чтобы я обращался к кому-то, кто стоит за тобой?

— Обойдешься и моим обществом, — сказал он вызывающе. — Ты же любишь беседовать сам с собой, верно?

Потом его ухмылка исчезла.

— Я — приходящий вместо тебя. Большой Я — тот, кто приходит на смену большому Тебе. Мир, который встанет на место твоего Мира.

— Это и так понятно, — сказал я. — Но почему? Чего вы хотите? И чем мы так уж провинились? Перед кем?

Он сказал:

— Дух, заполняющий и образующий Мир, находится в постоянных поисках наилучшей формы своего выражения в материи. В этом — второй смысл его существования.

— А первый? — осторожно спросил я.