Наследники Ассарта

Мое состояние начало странно меняться, как только я протянул руку вперед, чтобы убедиться в том, что вторая преграда все еще находится впереди, — и не обнаружил ее. Вполне возможно, мелькнуло в голове, что ее вообще не было, а была просто непроницаемая для глаза мгла; человеческий глаз — слишком несовершенное орудие, и я поспешил воспользоваться соответствующим умением из временно приданных мне, обычно не свойственных человеку качеств.

И вот тут-то накатила первая волна страха; не самая сильная, но для меня достаточно непривычная.

Потому что я не увидел ничего. Вокруг по-прежнему лежала все та же вязкая, как смола, темень. И вдруг возникло впечатление, что она начала вращаться — вместе со мною. Сначала медленно. Потом быстрее. Еще быстрее. Стремительнее. Находившаяся у меня под ногами твердь исчезла. Пропало и ощущение тяжести. У меня в голове — если пустить в ход воображение — находился сейчас как бы маленький пульт с приборами, самыми необходимыми в любой обстановке: всегда бывает полезно знать уровень силы гравитации, облучения, температуры… Все воображаемые стрелки чинно стояли на нулях. Если верить свойствам, которыми меня наделили, не только в окружавшей меня среде не было ничего, но и ее самой не было. Ни в какой форме. Даже в форме вакуума.

Стоило понять это, как страх накатил по-настоящему.

Вероятнее всего, я поддался ему по той причине, что откуда-то из потаенных глубин памяти вынырнуло пережитое некогда, хотя в тот раз до конца не осознанное (тогда на это просто не хватило времени) воспоминание о том, как вдруг не стало меня.

Это вовсе не относилось к тому случаю, когда мне, утонувшему и затем вырванному в другое время, пришлось со стороны наблюдать за собственными (якобы) похоронами: сильного впечатления этот эпизод на меня тогда не произвел, а потом и вовсе почти выветрился из памяти: тогда-то я знал, где нахожусь на самом деле, а что в ящик уложили куклу, — ну, было неприятно, однако, не более того.

Воспоминание пришло из другого, более позднего времени, когда Астролида (так ее тогда звали) вдруг громко предупредила меня:

— Ульдемир! Не бойся! Все будет хорошо!

И одновременно я чем-то (как и сейчас) неопределимым в своем существе вдруг почувствовал, понял, постиг: плохо. Очень плохо. Ох как же плохо — страшно, невыносимо, небывало…

И вот это повторилось сейчас.

Тогда через мгновение корабль — и каждого из нас, находившихся в нем, — разнесло на кварки. Но в тот раз Мастер ухитрился восстановить нас — пусть и не из тех первоначальных материалов, что невозможно было бы собрать даже самым частым решетом. Тогда дело происходило в открытом пространстве, которое целиком было доступно его контролю.

Здесь же его вмешательство было невозможным — и я был об этом заранее предупрежден.

Тогда страх был мгновенным — потому что через миг бояться стало уже некому и нечему, а когда я очнулся, опасностей вокруг меня более не существовало.

А сейчас я все еще продолжал быть, и никакими средствами не мог ни остановить непонятное действие, частью которого являлся, ни ускорить его, ни даже понять, что происходит.

Не знаю, чем бы это могло кончиться, если бы не Эла.

Она, беззащитная здесь, вдруг вспыхнула передо мной коконом света. Она была в легком спортивном костюме — как будто обычная женщина в обычный день, в хорошую погоду, вышла на пробежку.

Улыбнулась. И проговорила — или, во всяком случае, я услышал:

— Ульдемир! Не бойся! Все будет хорошо!

А в следующее мгновение объем света, заключавший ее в себе, на моих глазах рвануло, завертело, стало раздирать на клочья, быстро гаснувшие, разлетающиеся в разные стороны, — словно кто-то дробил, заливал, затаптывал вспыхнувший фейерверк.

И ее не стало.

Но — словно бы сила окружавшего меня мрака ушла на то, чтобы победить тот высокоорганизованный дух, каким являлась Эла, — пространство, в котором я находился, стало светлеть.

И одновременно боль пронзила меня, каждую клетку, промчалась по всякому нерву, красным пламенем вспыхнула в любой капле крови, все еще обращавшейся, как оказалось, по сосудам.

С болью пришло и новое состояние, дотоле не известное мне: одержимость.

И я почувствовал себя как берсеркер, идущий на врага — вперед, напролом, не боясь ничего и никого, видящий и признающий в мире только одно: возобладать, одолеть, уничтожить — потому что иначе всякое дальнейшее существование вообще потеряет смысл.

Возможно, я при этом что-то кричал; не знаю. Помню одно: не думая о последствиях, не боясь более ничего, я, оказавшись на мгновение как бы снаружи, вне своей плоти, швырнул тело вперед, как если бы находился опять в открытом космосе и не рисковал в следующее мгновение врезаться во что-нибудь, слишком твердое для материала, из которого я, как и все мы, создан.

Одновременно я придал телу вращение вокруг вертикальной оси, как бы разметая лучом дарованного мне зрения все, что было вокруг меня, что облепляло, стягивало, стискивало, пугало…

И мгла стала отрываться длинными лоскутьями и отставать.