Наследники Дерсу. Пасека

Под утро Лена озябла от сырости. Как только она приподнялась, тепло от тела Сергея растаяло. Костёр угасал. Девушка собрала аккуратно в кучку кое-где ещё красные угли, сложила поверх недогоревшие сучья, раздула огонь. Он оживал на глазах, оставляя в предрассветных сумерках змейку дыма, потянувшуюся за лёгким ветром от воды.

Слова Сергея запали ей в душу, она вспоминала ночную беседу о своей и его жизни, историях, оставшихся в памяти, простую и милую болтовню и всё подбрасывала сухие веточки в набиравший силу огонь.

Тёмное небо озарялось предрассветными красками, таяли и так блеклые от лунного света звёзды. Начинался день, и начиналась новая жизнь, наполненная присутствием Сергея, его внутренним миром, намерением строить судьбу вдвоём, иметь детей.

Он вошёл в её жизнь как-то незаметно, встречаясь на работе и по соседству. Она всё больше к нему присматривалась, думала о нём, отмечая спокойствие, рассудительность, целеустремленность стать лесничим, как и её отец. И этот образ был ей не только близок – он был родным. Признание, поцелуи вскружили ей голову, её праздник только начинается, и страдания по Фёдору давно закончились.

* * *

Ночной холодный и влажный воздух оседал обильной росой на хвою кедров и елей, листья берёз, клёнов и черёмух, лиан актинидии и лимонника, готовую к сенокосу траву, предвещая тёплый солнечный день и обильное выделение нектара у цветущей малины.

Пётр Иванович, надев энцефалитный костюм, резиновые сапоги и непромокаемый плащ, оставшийся ещё от лесной службы, прикрепил к поясу охотничий нож, вышел на дорогу и за вторым изгибом свернул на знакомую зверовую тропу к реке. По ней пчеловод не раз ходил на рыбалку и за грибами. Капли росы играли бриллиантами в первых лучах солнца, неведомой рукой рисуя праздничную картину лета.

Переживания за Лену отошли на второй план, он успокоился, любуясь родной стихией. Тайга просыпалась, под пологом леса светлело. Впереди показалась пойма реки, свободная от деревьев. «Вот ещё один поворот, и там будет виден переход через реку, – вспомнил Пётр Иванович, сбивая перед собой походной палкой росу с травы, – а там, метрах в тридцати от брода, давно упавший на землю ильм».

Дерево лежало на влажной земле. Древесину поразил мицелий съедобного гриба, в жаркую пору он давал обильный урожай плодовых тел, сросшихся друг с другом, цветом нежного яичного желтка.

Пётр Иванович представил уже вкус жареных с луком грибов на подсолнечном масле с картошечкой, как неожиданный рёв дикого зверя оглушил его и заставил вздрогнуть, волосы встали под кепкой дыбом, а по спине пробежали мурашки. Он вздрогнул и весь сжался в комок, не зная, что предпринять, застыл на месте. В голове зароились мысли: «Может, это медведь нашёл дупло с дикими пчёлами и добирается до мёда, пчёлы нещадно жалят, а он ревёт? Или тот, что украл у Николая улей, расправляется с ними? – подумал пчеловод, слушая лесные шорохи и звуки. – Если занят этим делом, ему не до меня».

Пётр Иванович сделал ещё пять шагов, и снова раздался предостерегающий рёв, уже посильней и с каким-то урчанием.

«Надо было бы ружьё с собой прихватить на всякий случай, палка – это не оружие против медведя, а нож… дело удачи. Это когда на рогатину поднимают медведя, то с ножом идут. А бегущий на тебя зверь – дело гиблое».

Пётр Иванович на всякий случай взял в правую руку нож и снял короб, чтобы кинуть в морду зверя, поднять на ноги, если тот вдруг пойдёт на него. Осторожно оглядываясь, он стоял на тропе, не решаясь что-нибудь ещё предпринять. «Вперёд идти? Смысла нет. Там рычащий зверь! А!.. Будь что будет!» Он сделал ещё два шага и вновь услышал грозный рёв предостережения.

«Что за чертовщина? Слева, в пойме, должен быть ручей… – Поразмыслив, решил: – Поднимусь по склону сопки вверх и обойду зверя, от греха подальше».

Густая роса блестела на траве и листьях колючего кустарника, и Петру Ивановичу очень не хотелось сходить с тропы. «Что же делать? Не лезть же на рожон?» – он повернулся направо в сторону сопки сделать первый шаг, нырнуть в колючий кустарник, как снова поблизости услышал, как будто недоброжелательный разговор людей, какое-то озлобленное бормотание. «Откуда тут люди?» – с недоумением подумал он и, оглянувшись в сторону неясного рыка, увидел тигра*.

До него было метров пятнадцать, может быть, двадцать. Густые высокие заросли папоротника страусопёра скрывали зверя. Верхняя часть ярко-полосатой спины плыла над травой, голова у тигра была опущена, хвост тоже. Тигр шёл, боковым зрением удерживая в обзоре человека и не показывая агрессии.

Пётр Иванович почувствовал, что тигр ведёт себя по отношению к нему так, словно он, Пётр Иванович, для него – обыкновенный трухлявый пень или крупная коряга, и не более. Своё недовольство тем, что человек занял звериную тропу раньше него, а ему, царю тайги, пришлось обходить по мокрой траве, он выказывал то громким рёвом, то как будто бормотанием, то кошачьим урчанием.