Мария, не возражая, подчиняется Патрисии, так что, кажется, от меня ожидают того же. Патрисия аккуратно подгибает ноги и расправляет юбку, в то время как Мария устраивается, скрестив ноги. Одеяло мягкое и потертое, а трава и земля под нами хранят жар полуденного солнца.
После того как я отказываюсь разделить с ними обед, Мария тянется к одной из коробок.
– Ты участвуешь в ДТС?
– ДТС?
Она доброжелательно улыбается.
– Движение темнокожих студентов. Мы собираемся, чтобы вместе поесть, проводим мероприятия, и у нас есть голос в профсоюзе, журнал, рабочие группы, комитеты. Очень круто. Много способов поучаствовать.
– Я не знала про ДТС, – тихо отвечаю я, ерзая на одеяле. Еще одна группа, еще одно место, которому можно принадлежать, только на этот раз несекретное. Я слышу голос отца:
Поняв мои эмоции по выражению лица, Патрисия ободряет меня:
– Бри, еще только первая неделя занятий. Не стоит корить себя, если ты еще не выяснила все и обо всем.
Мягкая благосклонность и теплота их лиц покоряют, и на моем лице против воли возникает выражение благодарности. Глубоко вдохнув, я криво улыбаюсь Патрисии. Мария рассказывает мне больше про ДТС и приглашает меня на встречу на следующей неделе, а я спрашиваю о ее специализации, поскольку, кажется, этот вопрос в кампусе всегда задают первым.
– История искусства, – отвечает она в перерывах между порциями ростбифа. – Родители были не в восторге, когда я им об этом сообщила, но этим летом я училась в Париже, проходила стажировку по кураторству и архивистике в Музее д’Орсэ. Это помогло.
– Могу представить. – Учиться за границей мне вообще не приходило в голову. Студенты программ раннего обучения не могли подавать заявку на обмен через Каролинский университет, но для старших курсов такие возможности существовали.
– А как насчет тебя?
– Я на раннем обучении, так что у меня пока еще нет специализации. У нас много вводных курсов и занятия по свободным искусствам.
Мария наклоняется вперед, всматриваясь в мое лицо, в ее лице проступает тревога.
– Ты так юна! Я не сообразила.
Я пожимаю плечами.
– Я высокая.
– Нет, – отвечает она, прекращая есть сэндвич. – Я не про это. Я имею в виду, что ты настолько молода – и при этом знакома со смертью.
Я никогда не слышала, чтобы кто-то говорил что-то подобное со времени похорон. Я смотрю то на одну, то на другую и вижу в них обеих жалость. Я укрепляю стену и только потом спрашиваю:
– Извините, а как вы собирались мне помочь?
Патрисия откладывает в сторону сэндвич.
– Бри, во время нашей вчерашней прогулки мне стали ясны несколько вещей. Во-первых, у тебя самой есть ветвь
Я поеживаюсь под ее взглядом, но киваю.
– Это радует, – вздохнув, говорит Патрисия. – Тяжелый опыт научил наших людей прятать способности от них, даже когда мы работали в их домах и ухаживали за их детьми.
Я не подумала об этом и теперь чувствую себя глупо, что не спросила раньше. Как
– Мы можем быть почти невидимками, когда нужно, – сухо говорит она. –
– Я не рассказывала о вас никому в Ордене, – быстро отвечаю я, – если вы об этом переживаете.
Она кладет ладонь поверх моей.
– Я думаю, ты этого не сделаешь. Но ты по-прежнему в опасности каждый раз, когда оказываешься рядом с ними.
– Я знаю, – тихо произношу я.
– Тогда зачем? – спрашивает Мария, на ее лице написана растерянность. – Скрывать, кто ты на самом деле, проводить время в мужском клубе. Искажать себя, придавая удобную для них форму? – Она морщит нос. – Звучит