Наследники земли

Катерина не обладала характером мавританки. Заметив, что эти склоки расстраивают ее возлюбленного, она решила перебраться от Барчи в комнату на верхнем этаже. «Ну и пусть она идет к священнику», – сказала Катерина, заперев дверь и свернувшись калачиком рядом с любимым.

В действительности Уго сомневался, что Рехина выполнит свою угрозу. Порой они оказывались наедине: в саду или на улице. Однажды они встретились перед очагом, пока остальные женщины были заняты своими делами. Уго показалось, что Рехина ищет с ним встречи. Рехина подобралась так близко, как только могла, несмотря на все попытки Уго отстраниться. «Мы могли бы попробовать еще раз, – предложила она медоточивым голосом. – Я все еще тебя люблю. Что между нами произошло? Я знаю, что в твоем сердце еще не потух мой огонь». Уго следил за носом Рехины и понял, что она не врет. Она в это верила! Его жена искала примирения, которое было невозможным. Уго не стал говорить об этом Катерине. Но он понимал, что, хоть Рехина и виделась порой с Мерсе, у нее больше не было никого, кто бы ее любил, она была совсем одна.

Уго вернулся в Наварклес той же дорогой, которой они когда-то ехали с Рожером Пучем: поднялся по реке Льобрегат и свернул, не доехав до Манресы. По пути им встретилось несколько погонщиков мулов, по паре запряжек на каждого. Катерина, свободная и отважная женщина, так непохожая на рабыню, отправлявшуюся в Балагер, резко потушила первую же искру похоти во взгляде одного из развязных погонщиков. «Чего пялишься?» – закричала она, сталкиваясь с нахалом лицом к лицу, одну руку при этом держа под одеждой, словно там у нее приготовлен нож. «Может, у нее и правда есть нож», – подумал Уго. Накануне отъезда Барча снова одолжила ему великолепный нож, принадлежавший Жауме, и Катерине вполне могла дать еще один. Уго пообещал себе расспросить об этом русскую, глядя, как она в гневе напирает на погонщика. Катерина была так прекрасна… Свобода и борьба за освобождение других придавали ей силу и энергию, которыми дышало ее дивное тело; черты лица, почти совершенные, стали еще более одухотворенными, словно подчиняясь ее решительности и воле к жизни.

Он уговорил Катерину поехать с ним через несколько дней после того, как в доме заговорили об одной рабыне-гречанке, истово боровшейся за освобождение. Толки об этой девочке не стихали ни днем ни ночью. Но истинная причина была в том, что Катерина жила в постоянном напряжении из-за Рехины. Барча приняла ее присутствие как вызов и действовала со всей возможной дерзостью. Уго иногда думал, что это даже забавно – наблюдать, как Барча наслаждается местью после многих лет унижений. Катерина, впрочем, молчала. Рехина ее вылечила, Рехина была женой Уго, Рехина знала ее с той поры, когда она была рабыней… Катерина не могла избавиться от тяготивших ее мыслей о прошлом.

Итак, русская согласилась поехать с Уго, чтобы не видеть Рехину, и отстранилась от проблем, связанных с гречанкой.

– Дело в том, – сказал Уго, когда они шли рядом с мулами, – что я не совсем понимаю происходящее с греческими рабами. Вроде бы они христиане и потому должны быть свободными… Но есть и много других рабов-христиан, которых не освобождают. Да вот хоть ты, например, – ты всегда была христианкой.

Катерина что-то пробормотала.

– Разница в том, – произнесла она через несколько шагов, – что в детстве меня крестили насильно. Точнее сказать, я не понимала смысла таинства. Да и как его понять, если ты даже языка не знаешь? Греки и албанцы, напротив, христианские народы, албанцы – вообще католики, убежденные христиане, выросшие в христианских семьях. Их не крестили после того, как они попали в рабство. Если бы христианство освобождало человека от рабства, все рабы давно бы стали христианами.

Уго посмотрел на нее с удивлением:

– Откуда ты все это знаешь? Греки, албанцы…

– Волей-неволей, любовь моя. Вот уже много времени, как я только об этом и разговариваю.

– Но христианин есть христианин… – решил поддержать разговор Уго.

– Любимый, здесь дело в том, за кем сила, – твердо сказала Катерина. – Давным-давно вы, христиане, думали, что рабов, принявших христианство, надлежит освободить. Но случилось то, о чем я уже говорила. Знаешь, кто был первым монахом, поддержавшим постулат, что крещение раба не означает его освобождение?

Уго покачал головой, не сбавляя шага. Погонщики мулов шли впереди.

– Рамон де Пеньяфорт, – заявила Катерина. – Каталонский доминиканец.

– Ты и в самом деле много знаешь, – повторил Уго, повернувшись к русской.

– И с каждым днем узнаю все больше, Уго.

– А греки… при чем тут греки?

– Церковь внезапно решила, что раба-христианина не надо освобождать, – и разрешила держать их в рабстве. Ты рассказывал несколько раз, что ходил на войну с одним евреем… как его звали?

– Маир, – ответил Уго, заинтригованный речью Катерины.

– Это была война против Франции, а французы – христиане, правда ведь?

– Все так.