Наследница трех клинков

Поручик Шешковский батюшкины повадки знал. Степан Иванович приводил мысли в порядок пением акафиста Иисусу Сладчайшему. Для этого следовало оставить его наедине с образами. Поэтому поручик подхватил Эрику под локоток и быстро вывел ее из кабинета.

– Вы сделали все что могли, сударыня, – сказал он. – Теперь можно только молить Бога, чтобы сведения ваши оказались полезны господину Нечаеву.

– Они окажутся полезны, – уверенно сказала Эрика.

Она ощущала какую-то мистическую радость – впрочем, где вы найдете курляндца, тем паче курляндку, что не были бы склонны к мистике? Она сделала для Нечаева все – пожертвовала репутацией и, возможно, свободой, а уж местью – наверняка. Сделала то, что не по плечу этой зловредной девице Шильдер. Да и вообще – никто в российской столице не совершил бы этого чуда, не переспорил бы Степана Ивановича Шешковского. Ради одной лишь этой победы стоило ехать сюда – и узнать себе цену.

А что такое Нечаев? А Нечаев – ничто, не человек – а шанс сотворить неслыханное. Сотворила – и никакого белобрысого эллина более нет. Есть великолепная свобода – словно с плеч у Эрики свалился мешок с теми самыми камнями из Покайнского леса.

Мог ли присутствовать хотя бы в воспоминаниях человек, которого избивали в казематах Петропавловской крепости? Память баронессы для таких низких людишек не предназначена.

Теперь Эрика могла кинуться в погоню за Громовым! И про учить этого красавца, проучить жестоко! И проучить девицу Шильдер, которая, кажется, заглядывается на гвардейца! А потом… нет, Громов – не жених… потом – подумать о себе…

– Куда вас проводить, сударыня? – спросил поручик Шешковский.

Эрика задумалась – но всего на мгновение. Не к брату, не к Анетте с фехтмейстерами, значит – к госпоже Егуновой, та добра и из дому не выгонит, а там будет видно…

В сопровождении поручика Шешковского Эрика вошла в богатый дом на Миллионной. Дворня, увидев ее, только что не крестилась. Гостей провели в гостиную, и туда вскоре вышла Авдотья Тимофеевна, одетая на домашний лад, поддерживаемая под локотки сильными девками. Она встала в дверях и молча смотрела на Эрику.

– Сударыня, я много виновата перед вами, – сказала по-французски Эрика. – Я позволила впутать себя в интригу, я была игрушкой в руках злодеев. Я обманывала вас, я пользовалась вашей добротой… но я в безвыходном положении… Если есть в вас хоть немного милосердия…

– Молчи, молчи, – по-русски отвечала Авдотья Тимофеевна. – Иль я сама не вижу? Что ж ты там стоишь? Иди ко мне, Катенька моя, Катенька…

Глава 27 …

– Черт бы побрал этого дурака! – ворчал Фурье. – Правильно русские говорят – не садись на два стула одним задом.

Он имел в виду Нечаева.

Когда человек одновременно служит посредником и в деле о похищении богатой наследницы, и в интриге государственной важности, это не к добру – и Мишкин арест был неминуем. Французы только не могли понять, где он содержится. Сперва они посмеивались над Бротаром, который, прибыв в Санкт-Петербург в сопровождении господина Поля (имевшего, впрочем, еще с полдюжины имен), каждый вечер посещал место, где у него было назначено свидание с посредником, – церковь. Отстоять православную службу – это казалось агентам «королевского секрета» немалым подвигом, а уж повторят сей подвиг ежевечерне – и вовсе немыслимо. Они поражались кротости Бротара, даже сочувствовали ему, но о том, что Нечаев арестован, не сообщили – зачем? Перепугается, невесть что вообразит – лови его потом по всей Российской империи, включая Камчатку.

– Но если девицу вернули родителям, то какого черта держать в заточении нашего голубка? Если у него хватило ума назвать заказчика этого похищения, то его уж должны были бы выпроводить, – рассудил Фрелон. – Время идет, а что у нас в донесениях?

Фурье развел руками.

– У меня такое ощущение, будто суставы зарастают какой-то дрянью вроде ржавчины, – сказал Фурье. – Какого черта мы сидим в этой конуре, где не повернуться? Мне кажется, колишемард мой заржавел и прирос к ножнам. С моей комплекцией нужно хотя бы дважды в неделю фехтовать!

– Проклятая зима, – ответил на это Фрелон.

Летом они бы вышли ночью на пустырь, поставили в траву фонарь – и наигрались бы вволю. Но делать выпады по колено в снегу – увольте!

Летом им казалось, что они к российской зиме привыкли и перенесут ее без особых страданий. И холод их не слишком пугал – они научились тепло одеваться. Но сырость, но дымящие печи, но день длиной в четыре часа, и те – без единого солнечного луча… Отсутствие солнца в последние недели осени и первые недели зимы раздражало их безмерно. Потом, уже в феврале, делалось полегче.

Но до февраля было далековато. Еще только отпраздновали русское Рождество. И раздражение копилось, искало выхода.

– Ты, Асмодей? – крикнул Фурье, услышав возню в сенях. Через минуту хромой слуга явился, уже без тулупа, поклонился и поставил на табурет корзину. Там был обед из трактира. Любопытно, что, выходя из дому, Асмодей с собой никаких корзин не брал.

– Новость, господа мои, – сказал по-русски Асмодей. – Точней сказать, две новости, одна отменная, другая – похуже.