Наследства

Аттик пока еще пустовал, а черная молескиновая сумочка, возможно, являлась там лишь другим призракам, но первый и второй этажи вскоре заняли мадам Жозефина Картье и мадмуазель Констанс Азаис. Умственные способности мадам Картье выражались в отрицательных числах, и потому изучить ее характер было нетрудно. Эта вдова производителя готового мужского платья, доставлявшегося в универсальные магазины, доверила дела покойного управляющему, который ее почти не обманывал. Она могла бы комфортно жить на эти доходы, не порази ее запредельная скаредность. Мадам Картье была членом ассоциации мирян при Ордене св. Франциска и каждый день ходила на мессу, не принося, впрочем, жертву милостыни, но все же решилась потратиться на паломничество в Лурд. Десять лет назад она приняла у себя мадмуазель Констанс Азаис, которая, тем не менее, оплачивала проживание и питание из скудного жалованья машинистки-стенографистки в Электроэнергетической компании. Может показаться странным, что мадам Жозефина Картье выбрала в качестве жилища два этажа виллы «Селена», аренда которых была недешева. К этому ее подтолкнула сложная налоговая ситуация, по большей части мнимая, так что «Селена» показалась ей не столь затратной, как тот особнячок, где она жила до своего вдовства: ей неожиданно представился удобный случай, щедро приукрашенный Жоашеном Супе. Мадам Жозефина Картье была бесхитростной и лишенной здравого смысла, поэтому вскоре ее шаги уже отзывались эхом по паркетам виллы «Селена». С пучком волос в виде собачьего хвоста и коричневыми корсажами она являла внешне полную противоположность мадмуазель Констанс Азаис — высокой девушки двадцати двух лет, с профилем, как на медали, и тяжелой голубой шевелюрой. Мать она потеряла в десять, брата — два года спустя, а в пятнадцать ее отец, агент по продаже, обходивший с товарами дома, бросил ее одну без средств. Пару недель Констанс ютилась в темной комнатушке и портила себе глаза, надписывая адреса по 10 су за сотню, пока голод стальным прутом сдавливал желудок. Молчаливая, уже зрелая, очень гордая и чрезвычайно красивая, она обладала еще и характером. О ее положении случайно стало известно набожной старой деве — сестре директора Электроэнергетической компании. Эта славная особа взяла ее под свое крыло, пристроила в контору фирмы, велела обучить стенографии и машинописи и наконец подселила в качестве опекаемой бедной родственницы и профессионалки к хорошей подруге по ассоциации мирян, мадам Жозефине Картье. Констанс Азаис чувствовала себя там ни счастливой ни несчастной, но зато защищенной. Она была еще молода, порою смеялась и скользила, напевая, на кусках войлока, когда натирала в квартире паркет. Быть может, она и не догадывалась, насколько ее ненавидели коллеги по Электроэнергетической компании — за протекцию, за красоту, за невесть откуда взявшиеся врожденные изысканность и элегантность.

Усматривая в малейших знаках мужского внимания некую угрозу собственной репутации, мадмуазель Азаис окопалась в крепости своей неприступной добродетели, которая в сочетании с красотой вызывала робость. Впрочем, страшно боясь остаться на всю жизнь старой девой, она представляла галантное и пышное предложение неведомого жениха, который из уважения к ее беспорочной девственности опустится на колени, дабы попросить у мадам Картье руки ее питомицы: ассоциация мирян и романы из серии «Посиделки в избушке» нанесли ей непоправимый ущерб.

Подчас время для мадмуазель Азаис тянулось долго. Она уповала на вечное спасение, не переставая также надеяться на менее монашескую жизнь. Если ей случалось — вначале по недомыслию — усомниться в пользе любых жертв, эта догадка, в корне противоречившая нравственным правилам христианства, наполняла ее ужасом, как только она вникала в ее смысл. Тогда она жестоко корила себя за эти внушенные дьяволом мысли, за это внезапное влечение к суетности, от которой предостерегает Экклезиаст, и налагала на себя какую-нибудь епитимью. Постепенно все евангельское учение начинало сотрясаться в своих основах, когда мадмуазель Констанс Азаис противопоставляла ему силлогизмы картезианского метода, которым владела, хотя никто ее этому не учил. Тогда на нее глыбой наваливался страх того, что она гоняется за химерой и упускает настоящую жизнь. Эти сомнения терзали так сильно, что она не смела признаться в них даже своему исповеднику, сдержанность казалась ей святотатством. Ведь она с такой готовностью приняла искушение рассудка!.. Поэтому нечистая совесть накручивалась на раскаяние бесконечной спиралью, но Констанс все же надеялась, что брак, освященный верой обоих супругов, с Божьей помощью положит конец этим испытаниям. Ну а мадам Жозефине Картье такого рода душевные муки оставались неведомы.