Наследства

Дорогая мама,

сейчас у меня столько работы, что невозможно приехать к тебе в Лорьоль-сюр-Дром. У меня теперь есть кот по кличке Астерикс, он очень славный. Кроме того у меня легкое расстройство желудка, но я надеюсь, что мое письмо застанет тебя в добром здравии. Возможно, получится приехать к тебе зимой.

Очень крепко целую, Седрик.

Он отощал от убийственной диареи и каждодневной рвоты, нередко страдал от воспаления ануса и кровотечений. Изъязвленная рана во рту и грибок трахеи, вкупе с кашлем из-за частых бронхитов, мешали говорить, хотя разговаривать было почти не с кем, если не считать Астерикса. Болели уши, но с ума сводила прежде всего острая боль за левым глазом, который постоянно грозил новыми воспалениями. Седрик пока еще воспринимал свет, но больше всего проблем вызывали гладкие и выпуклые поверхности. Руки слушались довольно хорошо, и он соорудил маленькие качели для Астерикса, который проявлял игривый и даже озорной нрав.

Дарагой Седрик,

рада что у тебя есть робота и кот У меня все нормально если не щитать что я на силу свожу канцы с канцами а ешче что я сечас в доме пристарелых. С рематизьмом у меня пока нормально. Я всегда говорила если б ты женился это было бы лучче для желутка. Легулярное петание я ж тебе говорила. Подумай над жинидьбой. Шлю тебе на деньрождение пирох. С деньрождением дорогой Седрик.

твоя Мама Регурду Элиза

Он проходил непрерывные обследования, и дозы лекарств росли. Волосы Седрика, некогда сильные и вьющиеся, из-за химиотерапии стали тусклыми и ломкими. Он все еще был самолюбив и надеялся, что это незаметно, когда изредка выходил на улицу, опираясь на очень модный зонтик, поскольку трость слишком уж явно его выдавала. Его бедное жилище, которое он обустроил вначале с удивительной ловкостью, погрузилось в отвратительный хаос, несмотря на отчаянное стремление к изяществу и старания его поддерживать. Его ужасно угнетали еженедельные внутривенные вливания в больнице. Он видел там других больных, превратившихся в скелеты, которых возили на креслах-каталках, бедолаг, изукрашенных черной проказой Капоши или ослепших от глазного герпеса, и впадал в панику. Порой приходилось ждать своей очереди до позднего вечера, и тогда, в ужасе от нависшего Дамоклова меча, умирая от изнурения, свесив голову и упершись локтями в колени, он спрашивал себя, не лучше ли с этим покончить. Однако он напоминал козу господина Сегена, которая «сопротивлялась всю ночь, а наутро ее все равно съели… Она сказала себе, не лучше ли было бы сдаться сразу, но затем спохватилась и вновь заняла оборону».

Он боролся изо всех сил. Астерикс стал совсем ручным, и у Седрика осталось единственное удовольствие — кормить его да играть с ним, но, искусанный блохами и обезумевший от страха подхватить новую болезнь, он решил все же прогнать крысу. Седрик закричал, захлопал в ладоши, стал жестикулировать. Крыса невозмутимо посмотрела на него, а затем, вдруг снова став дикой, оскалилась, после чего наконец ушла на берега реки — к соседским мусорным ящикам.

Дорогая мама,

у меня все нормально, но мой кот сбежал. Очень устаю на работе. Надеюсь, до скорого. Твой преданный сын, Седрик

* * *

После отъезда Жюльетты Муан второй этаж был сдан Иву Клаверу, он же Эрве Дюкасс, он же Георг Шнайдер, а первый достался некоей мадмуазель Моник Лаланд.