Наследство Пенмаров

В тот год с деньгами в Пенмаррике было туго. Обслуживание дома стоило дорого, жалованье прислуги выросло, а коттеджам всех арендаторов вдруг понадобился ремонт. Плохой экономический климат начала тридцатых задержался в Корнуолле, и хотя я слышал, что где-то дела идут на поправку, на разрушенных шахтах Корнуолльского Оловянного Берега не замечалось никаких признаков улучшения. Состояние Пенмаров, казалось, таяло у меня на глазах; Филип не был транжирой по сравнению со многими землевладельцами, которых я знал, но он не укладывался в рамки бюджета и тратил, сколько хотел. Он немало заботился о том, чтобы другие считали за него его пенни, но сам был выше этого. К счастью, Хелена относилась к деньгам иначе. Я заметил, как тщательно она следила за домашними счетами, и заподозрил, что она все чаще и чаще пополняет банковский счет мужа из своих собственных доходов. Самому мне приходилось много работать не только для того, чтобы счета имения выглядели респектабельно, но и для того, чтобы мои собственные скромные финансы были в порядке. Прошли те дни, когда я сорил деньгами; если бы кто-нибудь сказал мне, когда я был еще в Оксфорде, что когда-нибудь я буду не только точно знать сумму своего банковского счета, но и помнить, сколько лежит в кошельке, я бы презрительно засмеялся, но теперь я так тщательно считал деньги, что мог бы отчитаться за каждый потраченный пенни.

«Как это похоже на поведение среднего класса!» — в ужасе засмеялся бы мой брат Маркус когда-то, в золотые довоенные денечки, но времена переменились, а с ними переменились и социальные условия.

— Я слышала, что Саймон-Питер Рослин теперь живет в особняке Ползиллан, совсем как сельский джентльмен, — сказала мать с отвращением. — До войны такого не могло бы случиться! В те времена Рослину не удалось бы жениться на ком-нибудь из Треарнов из Хелстона, а если бы он даже и женился, то их бы нигде не принимали. Не хочу казаться старомодной, но мне кажется, что все эти перемены вовсе не к лучшему.

Однако времена продолжали меняться. Наш новый король скоро должен был отречься от трона, чтобы жениться на разведенной американке; 1936 год стал годом отречения, и, словно это само по себе не было достаточным несчастьем, нам пришлось переваривать новости о Муссолини в Аддис-Абебе и об образовании римско-берлинской оси.

«Ты, я полагаю, следишь за ситуацией в мире, как обычно, с позиции Болдуина, — язвительно писала мне Лиззи из Кембриджа. — Этого человека надо бы отправить на пастбище к свиньям, которых он содержит. Как он смеет обвинять пацифизм в нынешнем международном разгроме? Как он может проклинать пацифизм, с одной стороны, и при этом пальцем не пошевелить, чтобы поддержать правое дело в Испании?»

Как многие интеллектуалы, приверженцы левых, Лиззи отказывалась от своих пацифистских взглядов по мере того, как война в Испании приобретала размеры идеологического конфликта. Тридцатые годы переваливали на вторую половину, и именно левые, бывшие приверженцы пацифизма, становились воинственными, а правые отступали под знамена пацифизма.

— Все начали такую истерику из-за этой войны в Испании, — жаловался я Уильяму. — Лично я уверен, что обе стороны одинаково плохи, и чертовски рад, что Болдуин решил придерживаться политики нейтралитета. Я просто не понимаю Лиззи, когда она говорит, что все мы должны пойти воевать за коммунистов. Я, конечно, признаю, что фашизм нужно сдерживать, насколько это возможно, но, тем не менее, не считаю, что надо излишне из-за этого горячиться. Давно прошли те времена, когда люди хватались за оружие и бежали воевать по первому же сигналу. Если бы Лиззи не была так увлечена интеллигентским теоретизированием по поводу этой гнусной гражданской войны, ей хватило бы здравого смысла понять, что любое вмешательство с нашей стороны было бы сумасшествием и непоследовательностью внешней политики.

— Лиззи быстро забудет об Испании, когда новый ребенок чуть подрастет и потребует больше внимания, — спокойно ответил Уильям, но я в этом сомневался. Я знал сестру лучше, чем он.

Вскоре после рождения второй дочери, Памелы, Лиззи приехала в Пенмаррик показать матери обеих внучек. В то время удачные браки, казалось, были в моде; Жанна была явно счастлива со своим вторым мужем и, не намереваясь отставать от Лиззи на поприще материнства, в 1936 году объявила, что осенью ожидает ребенка.

— Довольно поздно, — проворчала мать, которая теперь предпочитала Лиззи остальным дочерям. — На Рождество Жанне будет тридцать семь. На мой взгляд, это слишком поздно для рождения первого ребенка.

Матери было семьдесят семь, но она была в отличной физической форме, не страдала старческим маразмом и для своих лет была чрезвычайно легка на подъем. Правда, она иногда хитрила, притворяясь слабой, когда ей хотелось побольше внимания, но мы все знали, что она на удивление здорова.

— Мама будет жить вечно, — с гордостью говорил Филип, словно это была исключительно его заслуга. — Она выглядит не старше шестидесяти пяти.