Настало времечко…

Приехал Витя не один, привез жену – высокую, полную, очень красивую женщину, похожую на артистку. Она и на самом деле была артисткой из Ленинграда – там ее Витя окрутил. Или она его. Как, почему оказался он после Дальнего Востока в Ленинграде, никто не знал. Витя даже матери этого толком не объяснил. Семеновна ходила пришибленная, стеснялась убогой своей избушки, не знала, как ей ступить, что сказать при такой шибко интеллигентной снохе. Она имени-то ее мудреного сразу не запомнила и в разговоре с соседками Витину жену называла «она», «артистка»…

Жили молодые очень шумно и открыто. Маленький домик не вмещал высокого, громкоголосого Витю и его крупную жену – в ограде у Семеновны поэтому каждый день разыгрывались спектакли. Витя много пил (что прощалось ему родителями: почти все возвращавшиеся фронтовики на первых порах крепко гуляли), жена от него не отставала – и застолья их кончались громкими, картинными скандалами.

Одну такую сцену Тоська запомнила, хотя она старалась не видеть и не слышать того, что происходит у соседей. Но так все стремительно на этот раз у них там развернулось – Тоська, вышедшая из дому, не успела глаз отвернуть. Витя сжал руками лицо своей «ленинградки», поцеловал, а потом отстранил и, вскрикнув, хлестанул по этому же лицу ладонью. Жена, как в кино, упала на колени, схватила Витину руку, прижалась к ней губами. Витя резко вырвался и пошел по двору, сшибая ногами ведра.

Так они повыступали с месяц, после чего «артистка» внезапно исчезла – уехала обратно в Ленинград.

Несколько дней Витя не выходил из дома. Известие о том, что «ленинградка» уехала, принесла Семеновна.

– Сам и чемодан ей собрал, – рассказывала она негромко Тоськиной матери. – Покидал вещи, крышку коленкой придавил, – чтоб, говорит, духу твоего здесь не было… Ой, да ведь она много старше его. Ей уж, поди, лет тридцать с хвостиком. И чем она его таким опоила, одурманила?.. Теперь вот лежит в избе, папироски содит одну за другой. Окурки выгребать не успеваю…

Мать, уязвленная Витиной изменой, слушала молча.

Тоська и вовсе не вышла из комнаты.

С Витей они столкнулись только в воскресенье.

Днем Тоська окучивала в огороде картошку. Витя вышел из дому, перелез через плетень и направился к ней. Тоська заметила его краем глаза, ожесточеннее замахала тяпкой. Витя подошел, остановил ее, схватившись за черенок тяпки.

Снова они стояли друг против друга. Тоська напряглась, вытянулась в струнку. В платочке до бровей, с полными, шелушащимися от жары губами, с нарисованными огородной пылью темными кругами у глаз – была она сумасшедше красива. Витя – в белой майке с короткими рукавами, в широких помочах, поддерживающих галифе, худой и небритый – выглядел мрачно.

– Ну? – спросила Тоська. – Так и будем стоять? Мне работать надо – вон еще какой загон впереди.

– Выходи за меня замуж, – сказал Витя.

– Здравствуйте! – Тоська даже тяпку выпустила. – Твоя артистка-то, наверное, еще до Ленинграда не доехала. Смотри – вернется.

– Ты мне жизнь поломала, – сказал Витя.

– Я?! Тебе?! – изумилась Тоська. – Вот это новость! Когда же успела-то, Витенька?

– Тоська! – Он вспыхнул, услышав в голосе ее насмешку. – Последний раз спрашиваю – пойдешь?

– Не знаю, не знаю, зайдите завтра, – произнесла Тоська фразу, подслушанную у начальника гаража.

Витя скрипнул зубами и полез через плетень…

Вечером с Тоськой случилась истерика. Она билась на кровати в рыданиях, выкрикивая, что молодость проходит, что никому она не нужна, на черта ей эта красота, на черта жизнь такая – лучше утопиться.

– Да что ж ты бесишься-то! – говорила расстроенная мать. – Или я тебя держу? За ногу привязываю? Вон, погляди, Петька Дашкевич какой парень…

– Нужен мне молокосос! – отвечала Тоська.

– Ну дак взяла бы Виктора простила. Семеновна седни опять заходила – плакалась: переживает он, говорит, шибко, кается.

– Нужен мне женатик!

– Где ж я тебе других-то возьму? – тоже кричала мать. – В печке испеку?!

Майор Витя исковеркал свою судьбу – так дружно решили на улице. Он устроился служить в милицию и попросил назначения куда-то в Горную Шорию – начальником райотдела. Накануне отъезда Витя в два дня женился на шалопутной Верке и увез ее с собой, ополоумевшую от счастья.

Тоська осенью поступила в вечернюю школу.

В сорок пятом

Иногда к нам приходит немец, знакомый отца, по имени Ганс. Длинный, белобрысый, совсем нестарый. В избу он не заходит, боится строгой матери. И в окно не заглядывает. Повернется спиной и стоит – ждет, когда я выйду.

– Вон, твой меняла заявился, – говорит мать неодобрительно.

– Подождет, – в тон ей отвечаю я.

Немец – он немец, хотя и пленный. Нечего с ним рассусоливать.

– Ну? – спрашиваю я, выходя во двор.