Настало времечко…

– Ну а что касается второго Колобка… – Иван Иванович развел руками. – Тут я вам ничего определенного сказать не могу. Ни за, ни против. Может, и был. Гипотеза ваша выглядит, в общем-то, убедительно… Да вы поговорите со здешним старожилом. Он от Бабки с Дедом через три двора когда-то жил – возможно, и запомнил что.

Вечером того же дня я встретился со старожилом – высоким бритым стариком в клепаных джинсах, заправленных в кирзовые сапоги.

– Точно ли Колобок был из вашей Деревни? – спросил я для страховки. – Не из другой какой?

– Как так, не с нашей! – обиделся старожил. – А откуль же он? Скажуть тоже – не с нашей!.. Да у нас, дорогой товарищ, дажить пенек сохранился, с которого он ведмедю песенку пел!

И старожил повлек меня за околицу – показывать пенек.

– А что, Дед этот, какой из себя был человек? – продолжил я расспросы. – Капризный, может? Бабку свою, допустим, тиранил? Короче – не домостроевец ли?

– Куды там дома строить! – отвечал старожил. – Он свою-то избушку всю жисть колом подпирал. Жидкий был старичок, слабосильный. Бывало, выйдить за ворота, сядить на бревнышки и сидить – караулить, у кого махорки стрельнуть на закрутку. А мы, парни, идем на вечерки и уж знаем, чего он ждеть. Ну и сыпанем ему специально горлодеру. Он сычас папироску скрутить, разок-другой затянется – и брык с бревнышков. В обмарик, значить…

– Простите, я несколько о другом. Вот, к примеру, были у вас в Деревне такие мужики, ну, эгоисты, что ли? Допустим, сам ест пироги, а жене не дает?

– Как не быть, – сказал старожил. – Хоть того же Потапа Кожина взять, кузнеца… Сычас велит себе блинов напечь и садится исть. А жене с ребятами кислую капусту поставить… А то еще по-другому измывался. Прикажить им тоже блины исть. Тольки сам подсолнечным маслом поливаить, а их заставляить в карасин макать. Так с карасином и наедятся… Всякие звери были, дорогой товарищ.

– А Дед, стало быть, судя по вашей предыдущей характеристике, не мог так поступить в отношении Бабки? – уточнил я.

– Почему не мог, – сказал старожил, – мог, старый кукиш. Мужик – он дурак. Ему над бабой покуражиться – хлебом не корми.

Тем временем вышли мы в молодой лесок, выросший на месте давнишних порубок.

– От здеся, – ткнул сапогом в самый приметный пенек мой провожатый. – Тут его, аккурат, ведмедь и съел.

– Как медведь?! – воскликнул я, в растерянности опускаясь на пенек. – Ведь его же Лиса съела!

– Ну, пущай лиса, – согласился старожил, равнодушно зевнул и попросил на чекушку…

Не буду утомлять читателя подробным описанием дальнейших поисков. Скажу только, что сведения у меня накапливались самые противоречивые. Так, сторож сельсовета Акулина Кондратьевна заявила:

– Видать не видала – соплива была ищо, а знаю, что два колобка Бабка пекла. Ты подумай, кого бы она сама-то ела? Это теперь у вас в городу с жиру бесятся, пято-десято готовят. Вот и едят потом: один коклетки, другой бутыброды-чертоброды. А раньше, милок, бутыбродов не было. Намнут котел картошки – и шабаш.

Заведующий клубом Володя развернул передо мной сравнительную статистику, перечислил количество безлошадных крестьянских дворов и с цифрами в руках убедительно доказал, что в иные годы у некоторых хозяев не только на колобок, а и на просвирку муки не набралось бы.

– Так что, товарищ писатель, этого самого Колобка, я думаю, вообще не было. А возник он, скорее всего, как миф, как легенда, порожденная мечтой беднейшего крестьянства о материальном достатке, о будущей светлой жизни.

Наконец, в городе уже, разбирая архив полицейского управления, наткнулся я на донесение станового пристава Глотова полицмейстеру Квартириади, в котором среди прочих содержалась и такая фраза: «Довожу до сведения Вашего превосходительства, что Бабка опять пекла колобоки…»

«Колобоки… колобок-и… Что это, описка? Или господин пристав просто не очень грамотно произвел множественное число от слова “колобок”?» Размышляя над этой загадкой, я шел по улице, как вдруг носом к носу столкнулся с главным агрономом Деревни, приехавшим в город на курсы повышения квалификации.

– Все ищете, товарищ литератор? – спросил агроном, пожав мне руку. – С Бабкиной сестрой-то уже встречались?

– Сестрой? – опешил я. – Какой сестрой?!

– Ну как же, – сказал агроном. – Сестра у нее здесь, сродная. Лет уж пять в городе живет. Перевезла ее дочка – за внучатами доглядывать. Неужто не знали?

– Голубчик! – взмолился я. – Ведите меня к ней!..

– Два Колобка было, батюшка, два, – сразу же подтвердила старуха. – Как сычас помню: прибегла я к ним утречком, а Колобки-то на окошке студятся – рядышком.

– Скажите, – заволновался я, – скажите, умоляю, куда же девался второй?!

– А съели они его, батюшка. Тем же утром и съели – куды ж ему было деваться.

– Ба! – подала голос внучка-пионерка. – А раньше ты рассказывала, что они его странничку отдали.

– Цыц! – прикрикнула старуха. – Странничку они хлебца вынесли!.. Не слухай ее, батюшка, – зашептала она, повернувшись ко мне, – глупая она ищо. Съели – истинное слово. Шибко они, родимые, колобки обожали. А уж за тем, который упал ды разбилси, так плакали, так плакали…