Настало времечко…

Суворов, однако, решил подвергнуть Косяка традиционному испытанию. Да хрен бы с тобой! Хочешь одноглазого – бери. Испытывать-то зачем? Чего испытывать? На раздетого Косяка жутко было смотреть.

Роль экзаменующего на этот раз выпала мне.

Косяк, зажмурив последний глаз, лупцевал воздух. Руки его двигались мощно и грозно, как паровозные поршни. Я финтил, уклонялся, нырял. Технично «щупал» Косяка то справа, то слева – щадил. Можно было и посильнее бить – легкие мои шлепки отскакивали от чугунной башки Косяка.

А тренер прыгал вокруг и жужжал, как надоедливая муха:

– Проведи нижний!.. Проведи нижний!

Нижние, апперкоты, были его слабостью. А у меня они шли плоховато. И тренер, значит, пользуясь подходящим случаем (бой-то с новичком, понарошечный), натаскивал и меня тоже.

Короче, жужжал он, жужжал, осточертел мне, и я – «Да подавись ты!» – решил провести нижний. Начал готовить его, перегруппировываться – и пропустил прямой в солнечное сплетение.

Меня давно, в детстве, лошадь лягала, слава богу, не подкованная, – вот такое же было ощущение… У меня прервалось дыхание, и я почему-то еще оглох.

Вокруг неслышно кричали открытыми ртами.

Отбросивший меня в сторону Косяк пер мимо и вперед, как проходческий комбайн.

А я медленно опускался на кисельных ногах. Опускался помирать.

Ребята подхватили меня, повели, на ходу делая искусственное дыхание: резко – вверх руки! вниз!.. вверх! вниз!

По-моему, я минуты через три только смог сделать первый слабый вдох.

И не помню, куда девался Косяк. Осталось такое впечатление, что он прошиб стенку спортзала и упер дальше – сметать окрестные сараюшки.

Ну да ладно. Это – случай. Анекдот. И, в конце концов, со мной только.

Другое не могу я простить тренеру (долго не мог, тогда) – Альку Бабаяна.

Алька Бабаян был моим соклассником и другом. Не по летам толстый, могутный, он подтрунивал над нами, спортсменами, истязавшими себя в бесконечных тренировках: «Давай-давай! Закаляйся, как сталь!» Или, где-нибудь на пляже, сгибал руку, похожую на бревно, и приглашал: «Ну, закаленные! Налетай! Можно по двое». «Да ну тебя!» – пятились мы.

Особенно возросла слава Альки после того, как он победил заезжего циркового силача-чемпиона. Цирк работал на рыночной площади, в балагане. Чемпион, после того как переборол всех соперников, поднял все гири и удержал на себе пирамиду из двенадцати человек, стал выкликать охотников из публики – помериться с ним силою. Он знал, конечно, заранее, что таковых не сыщется. А Бабаян взял да вышел. И даже не постеснялся раздеться до трусов, под смех и свист. Он вообще отважный был малый, до нахальства.

Они потоптались, сомкнувшись лбами, и чемпион красивым приемом бросил Альку на карачки. Он, может, хотел сразу на лопатки, да не получилось – очень тяжел был Алька. Даже для такого атлета. Пришлось Бабаяну продолжить борьбу в партере. Циркач не торопился. Походил вокруг Альки, уважительно, на публику, поокруглял глаза: каков, мол, богатырь! Потом взял его за бока, покачал, как бы взвешивая, и рванул. Да так сильно, всем телом, рванул, что руки у него соскользнули и он сам брякнулся навзничь. И тут Алька с неожиданным проворством перекатился на него, всей тушей придавил к ковру. Чистое было туше! Чемпион только ножками маленько подрыгал.

Так вот, однажды Алька от нечего делать забрел к нам в спортзал, в раздевалку. А мы там как раз после тренировки – не наломались еще! – толкали пудовую гирю. На спор – кто и сколько раз выжмет. Алька понаблюдал, поиздевался над слабаками, потом сам захотел попробовать: «Ну-ка, дайте я». Мы уважительно расступились. Алька нагнулся, ухватил гирю, попытался оторвать от пола… и не смог. Мы сначала подумали – придуривается. Но когда Алька, со второй попытки, мучительно перекосившись лицом, поднял гирю до щиколотки – его аж в сторону качнуло.

– Что такое? – пробормотал он растерянно. – Что это я, а?

Мы-то сразу поняли – что. Не из мускулов сложен был слоноподобный наш богатырь, не из мяса даже – из рыхлого, нездорового жира.

И Алька догадался. Он побледнел, обвел нас виноватым взглядом:

– Я больной, наверное, пацаны?

Мы промолчали. Потому что и сами так подумали.

Алька переполошился. На другой же день он пришел к тренеру Суворову – проситься в какую-нибудь секцию. В любую. И скорее. Лишь бы не остаться таким… таким калекой.

Суворов решил мудро: в легкоатлетическую, общеобразовательную, так сказать. Для начала. Пусть побегает, порастрясет лишний жирок. А там видно будет.

Только на четыре занятия успел сходить Алька.

Свалился нам на головы, тренеру Суворову – в первую очередь, какой-то районный спортивный праздник, устроенный в честь чего-то – и не помню теперь. Проходить он должен был в Парке культуры, и программа затевалась разнообразная: кросс – по аллеям, эстафета, бег с препятствиями и прочее.

Вдруг оказалось: некого поставить на самую длинную и скучную дистанцию, на три километра. Кто-то из стайеров болен, кто-то из города укатил – время-то каникулярное. Ай-ай-ай!

Тренер вспомнил: а вот же Бабаян! Прошлепает потихоньку, ему полезно.