Настасья Алексеевна. Книга 4

Она говорила чётко, как на уроке географии, но ей было неприятно, что это было сказано человеком, о котором она думала, как о возможном женихе. Как же так? Он же капитан. Должен быть грамотным. А тут вдруг такое ляпнул, да ещё перекрестился. И, не сдержавшись, она продолжила мысль:

– Вы же образованный человек, Виктор Николаевич. Вы видите это сияние не первый раз, как я, а такое говорите. И не мешайте смотреть, пожалуйста.

Полотно желтовато-белого сияния в это время охватило целый круг над головой, в центре которого зияла чернота, и внезапно оно разорвалось и заиграло мехами аккордеона, изукрашенными в голубые, зелёные и белые краски.

Первое мгновение капитан растерялся от неожиданной отповеди, но потом собрался с духом и сказал:

– Настенька, я теорию про свечение знаю, изучал, но ведь всё, в конечном счёте, от бога.

– Ах, ладно вам. Я атеистка. И зовут меня Настасья Алексеевна.

Свечение неба как внезапно началось, так же и погасло.

– Я ужинать не буду, – сказала Настенька, повернувшись уходить с палубы. – Наелась в обед до самого утра.

– Утром мы приходим в Баренцбург, – проговорил мрачно капитан.

– Да, что вы Настасья Алексеевна, расстраиваетесь? – утешающим голосом сказала Нина Петровна. – Верующих людей становится всё больше и больше. Я тоже начинаю подумывать о боге.

– Ну, извините, – ответила Настенька. – В этом вопросе нам с вами не по пути. – И она отправилась к себе в каюту.

Ох, уж эти мысли! Они одолевают всякий раз, когда остаёшься с ними один на один. Хорошо, когда ты занят по горло делами так, что нет никакой возможности задуматься над сложностями жизни, когда едва добредаешь до кровати и уж спишь крепким сном, когда ничто не беспокоит, а, проснувшись, вскакиваешь, делаешь утреннюю гимнастику, скоро завтракаешь и вновь принимаешься за дела, чтобы успеть, не упустить, не забыть до следующей ночи. И так день за днём, от ночи к ночи пролетает время, и ты вдруг понимаешь, что уже не так молод, не так подвижен, не так энергичен, как прежде. А раньше не замечал. Некогда было задуматься.

Зато на сухогрузе, время наглухо остановилось, призывая мысли, от которых в другой раз Настенька бы отмахнулась, как от назойливых мух, но сейчас не могла никак отвязаться. Вот этот Витя-Витёк… Нет, Виктор Николаевич… Как так можно? Он оказывается верующий. Так о чём с ним тогда говорить, если он всё будет преломлять в своей голове через понятие о боге? Да они совершенно разные люди. Вместе они будут только спорить до посинения. И что же это будет за жизнь?

Какой-то голос внутри издалека вдруг произнёс: «Так разве Иван крестьянский сын лучше?»

Ну, причём тут он? С какого боку припёка? Он женат и весь разговор. Отбивать чужого мужа, отца детей ни в коем разе нельзя.

«А если ему с нею плохо? – Продолжал допытываться голос. – Если ему только с тобой будет счастье? Кстати, ты о религии с ним говорила? Нет. Вдруг он тоже ударился в религию? Да, ты ж его вообще не знаешь. Может, он смотрит на тебя такими глазами, пока с ним нет его семьи. В командировке все мужья холостые или не любят жён».

«Ах, Володя, Володенька, – прошептала почти вслух Настенька, вспоминая ушедшего мужа. – Как же хорошо с тобой было. Как ты понимал меня, наверное, с первого класса школы, даже когда дёргал за косички. Мы были одно целое. Никогда не спорили. И как мало прожили вместе. Почему ты так рано ушёл?»

У Настеньки на глазах навернулись слёзы. Они стекали по щекам и оттого, что нет больше её любимого мужа, и оттого, что Виктор Николаевич не тот человек, и оттого, что Иван крестьянский сын женат.

Вспомнилась бабушка. Представилось, как бы она сейчас сказала внучке:

– Што эт ты надумала о боге рассуждать? У каждого своя душа, свои мысли. Если им с богом легче, пусть себе живут с ним. Не каждый может сказать, как ты, когда была маленькая: «Бог на свете есть – это мой папа».

Бабушка не верила в бога, как и дедушка. Что уж говорить о маме с папой, людям советской закалки? Папа бы не согласился с бабушкой и сказал бы, наверное:

– Нет, пусть борется. Нельзя потакать невежеству.

В голову пришли её собственные стихи, которыми Настенька боролась:

Прости, природа!

Земля, прости!

Явилась мода

носить кресты.

Тонкие, толстые

груди чисты.

На цепочках в золоте

висят кресты.

Склонили головы

берёзы в ряд.

На кладбище голые

кресты стоят.

Странные люди,

верьте – не верьте,

крест был и будет

символом смерти.

Малыш, губами

к груди не жмись –

смерть у мамы

висит – не жизнь.

Настенька долго не могла уснуть, и ей казалось, что она не спала совсем, когда услышала стук в дверь и приглашение на завтрак. В кают-компании капитана не было. Съев быстро омлет, овсяную кашу и запив чашечкой кофе, все гости поспешили подняться наверх на капитанский мостик. Представившаяся им картина была настолько незнакомой, что они ахнули от неожиданности.