Настасья Алексеевна. Книга 4

– Наслышан, наслышан. Наша новая переводчица и не коммунист. Ну, ничего, примем. Зовут меня Николай, а по отчеству Семёнович. Я здесь парторг. Впрочем, компартию Ельцин запретил. – И он тут же помрачнел. – Я теперь здесь на птичьих правах. Знаете, есть такие птички, которые летают, летают и не знают, где им приземлиться.

Настеньке показались слова парторга несколько странными. Ей сразу вспомнилось, как на вечере у Василия Александровича в честь её прибытия директор шахты что-то говорил о какой-то неадекватности парторга, появившейся у него после запрета компартии России. Но, может, так только показалось? Потом они изредка встречались мимоходом на улице. Парторг всякий раз говорил:

– Настасья Алексеевна, уверяю вас, это временная ситуация в стране. Она скоро кончится.

Настеньке, конечно, не преминули рассказать добрые люди о том, что парторг давно не женат и был бы Настеньке хорошей партией, если бы не запретили партию. Такой получился каламбур. Но девушку в данном случае интересовала не лингвистическая сторона вопроса. Ей было искренне жаль партийного организатора, который всеми силами старался верить в то, что всё будет хорошо, и убеждал в этом каждого с такой силой, с таким упорством, что это напоминало не убеждённость в правоте человека, а, скорее, его психическую болезнь, навязчивую идею. Хотя кто не болел этой идеей в то время? Поэтому болезнь парторга почти не замечали.

Но вот пришло сообщение о Соглашении в Вискулях. О нём говорилось по радио и телевидению. Настенька вглядывалась в лица шахтёров, встречавшихся на улице или в столовой. Ни на одном она не видела радости. Все были мрачны. Она говорила с Евгением Николаевичем. Тот был вне себя от известий и не хотел говорить на эту тему.

Зима на Шпицбергене выдалась снежной. Дороги каждый день заметало так, что их приходилось расчищать по два-три раза на день. Однако день здесь определялся только по часам, поскольку круглые сутки этот заполярный край охватывала полярная ночь. Так что снегоочистительной машине приходилось с постоянно зажжёнными фарами медленно подниматься и спускаться по крутым улицам Баренцбурга, разбрасывая в стороны снежные массы и формируя из них стены плотного снега вдоль дороги.

Поздним вечером Настенька возвращалась из спорткомплекса в гостиницу. Ветра не ощущалось. Мороз крепчал, добираясь до тридцати градусов. Небо полыхало сполохами полярного сияния, но оно в этот раз не привлекало внимания. На душу упала грусть. Хотелось что-то сделать, как-то выразить свой протест против случившегося со страной. Но что она могла здесь, вдали от Родины? Она посмотрела на стену из снега, напоминавшую белое полотно бумаги, и вдруг в голову пришло решение. Она вывела на снегу рукой в перчатке крупные почти в свой рост буквы – СССР. Отошла на середину дороги. Буквы смотрели на неё торжественно-печально.

«Ну, хоть так я высказала свою волю, – подумала Настенька, – пусть завтра все увидят и поймут, что Советский Союз продолжает жить в сердцах».

На следующий день переводчица вошла в кабинет Евгения Николаевича и вместо приветствия услышала:

– Настя, только что позвонили из ГСВ и сказали, что у нас с крыши упал человек. Наверное, ещё вечером, потому что нашли его уже мёртвым.

У Настеньки похолодело в груди.

– А кто?

– Парторг, Николай Семёнович. Нужно звонить в контору губернатора. Мы обязаны сообщить.

2.

Несчастные случаи со смертельным исходом происходили в Баренцбурге по разным причинам. И всякий раз приезжавший для расследования инцидента норвежский полицейский вынужден был констатировать, что в смерти виноват сам пострадавший.

Ну, в самом деле. То в наклонной шахте сверху вниз неслась на большой скорости тележка, а шахтёр, сидевший в укрытии, вдруг выглянул посмотреть, насколько она приблизилась, и ему снесло голову. То матрос со стоящего у причала буксира торопился на вечер в клуб, оделся по-праздничному, и, перебравшись через обледеневший борт – а стояла зима с тридцатиградусными морозами – соскользнул в воду между причалом и судном, да и пошёл ко дну, не сумев выбраться, а никого рядом не оказалось. Так его и обнаружили утром под проломанным льдом, стоящим в вертикальном положении на глубине возле стенки причала. А то ещё сварщик залез в бетономешалку заварить какой-то шов, но не предупредил об этом, и к люку подъехал самосвал и высыпал на голову несчастного тонну щебня.

Конечно, всегда при этом бывали сомнительные обстоятельства, вызывавшие нехорошие слухи среди жителей посёлка, но полицейского вызывали с некоторой задержкой, и расследование проводилось после того, как директор шахты успевал переговорить со свидетелями и убедить их говорить, что всё было правильно и виноват погибший. Зачем поднимать шум, из-за которого всем одни неприятности? Да и полицейскому, проводившему расследование через переводчика, проще было согласиться с выводами дирекции шахты.