Наставник и чудотворец

Раз был такой случай. Были мы вместе с Марусей калужской. Батюшка усадил меня писать, а она читала громко канон Богоматери Скоропослушнице. Батюшка сидел тут же и якобы смотрел в книгу. Это были какие-то необыкновенные минуты. Потом батюшка дал Марусе читать письмо «О церковном пении» из журнала «Русский инок». Я писала и думала: «Ведь это письмо читается для меня, чтобы я передала отцу Адриану, который сейчас интересуется вопросом церковного пения». Отец Севастиан вызвал батюшку на общее благословение, батюшка поднялся уходить. Маруся спросила его, подождать ли ей с чтением? Батюшка ответил: «Нет, нет, читай, это ты для матушки читаешь». Возвращается и говорит мне: «Помнишь, мы с тобой послали письмо отца Амвросия твоему батюшке? А вот сейчас пошлем и это». Как я рада, что предстоит новая переписка, что можно будет опять сидеть с батюшкой, а то я свое переписывание уже кончаю. Переписывала же я из жития Сильвестра Римского, его спор с евреями, а у батюшки есть один еврей, который хочет креститься, и ему, по словам батюшки, нужны доказательства нашей веры.

31 января. Сегодня батюшка сказал, что скоро вместо крестного знамения будет треугольник, в Москве у красных как будто это уже есть. Мол, окружающие иереи сначала хорошо к нам относились, хотя и не посещали нас, а теперь мы с ними разошлись во взглядах, одни подписались в «живую церковь», а мы нет, они нас обвининяют теперь в староправославии. Читала вслух брошюру о пророчествах в Апокалипсисе. Там говорится о последовательном снятии семи печатей, со снятием же последней, седьмой, последует конец мира. Период между шестой и седьмой будет более продолжительный, чем предыдущие, и будет делиться на семь более кратких. Батюшка посмотрел на меня и сказал: «Отец Иоанн Кронштадтский говорил, что шестая печать уже снята… понимаешь?» И так это батюшка сказал серьезно, вдумчиво, а потом опять начал шутить. Так трудно с батюшкой. Переспрашивать ничего нельзя. Если попросишь объяснения чего-нибудь — сейчас получаешь ответ: «У тебя есть твой батюшка, он тебе всё объяснит».

2 февраля. Сегодня причащались. Так было хорошо. Никогда не забуду о вчерашней исповеди. Полумрак в комнате, одна лампадочка горит, и батюшка с непокрытой головой в епитрахили и поручах. На этот раз исповедь была обыкновенной, по книжке, как принято в Оптиной. Батюшка поразил тем, что все помнил предыдущее, несмотря на такое, почти ежедневное, количество исповедников. И эта необыкновенная любовь и ласка: «Я прошу тебя этого не делать, я очень прошу тебя…» В эти минуты готова все обещать, а потом так скоро все забывается, и, увы, только короткое время звучит в ушах эта просьба батюшки и его разрешительная молитва… После причастия пришла к нему — так ласково-ласково поздравил… Но зато сегодня со второй половины дня начались испытания! Не могу понять, что случилось, почему это батюшка меня не оставляет у себя: ведь всегда, всегда я бывала у него, а сегодня вдруг, когда мне нужно обязательно окончить переписывать для отца Адриана, не могу попасть к батюшке. Он все отправляет меня: то обедать, то к вечерне, то, наконец, желает мне спокойной ночи. Я несколько раз говорю, что мне нужно уезжать; тогда батюшка мне говорит: «Вот крест вынесут, и поедешь, останься до четвертой недели Великого поста». В другой раз сказал, чтобы провела первую неделю, а обращаясь к присутствующим, сказал: «Вот я матушку усиленно оставляю на первую неделю Великого поста, а она мне отвечает, что ей не нравятся постовые напевы, и потому она хочет уезжать». Наконец около десяти часов вечера иду сама к батюшке… Он встречает: «Что же ты не приходила писать? Я ведь тебя жду целый день». Я начала просить разрешения завтра (пятница масляной недели) уехать, так как мне обязательно нужно быть дома к Прощеному воскресенью. Сначала батюшка убеждал остаться первую неделю, но потом согласился отпустить меня завтра и объявил, что у нас «прощальный вечер».

Окончила переписывать для отца Адриана; батюшка начал делать приписки на этом письме о церковном пении. Вошла одна дама из Смоленска, батюшка дал ей читать вслух акафист, присланный отцом Адрианом, — «Неувядаемый Цвет», а сам продолжал писать. Дал для отца Адриана книгу Ефрема Сирина и помянник. С грустью уходила, зная, что это уже последний вечер.