Наставник и чудотворец

3 февраля, четверг. Сегодня прощалась с батюшкой и пробыла одна с одиннадцати до четырех часов. Как подумаю, что уже вечером буду сидеть на вокзале, а не в этой милой, дорогой комнатке! Только подумала, а батюшка дает письмо читать и говорит: «Видишь, какие мне пишут письма». Читаю: «Милый, дорогой батюшка, вспоминаю вашу хибарку, так грустно, что уехала…» и т. д. Я смеюсь и бросаю письмо. «А ты мне будешь писать?» Говорю, что меня смущает то, что мои письма ему будет читать кто-нибудь из посторонних. Батюшка говорит, что он мои письма будет читать сам. Потом говорит: «Хочешь, я напишу тебе письмо сам? Только ты не взыщи за каракули». Батюшка всегда так ласково говорит об отце Адриане и так убедительно просил, что бы он не подписывался в «живую церковь». «Ты знаешь, все священники, которые бывают у меня и которые подписались, говорят: будто мы что-то потеряли. Это — благодать отошла». Прошу батюшку, чтобы он не забывал меня благословлять заочно. «Буду, буду всегда; как девять часов вечера, так и знай, что я тебя благословляю». Вот радость-то, вот хорошо! Когда читал молитву к путешествию, прервал ее и сказал мне: «Видишь, мы молим Господа, чтобы ты еще приехала к нам»».

Отец Нектарий не любил самовольно юродствовавших, а иногда и наказывал за это. Но как? Н. Павлович пишет, что в хибарку приходила одна девица, юродствовавшая без благословения. Здесь, ожидая приема, она бессмысленно смеялась, пела песни, ругалась. Вот вышел однажды старец на общее благословение и, когда подошел к этой девице, поднял руку с грозным отстраняющим жестом, стал, держа руку все так же, отступать от нее. Когда он скрылся в келлии, девица упала в судорогах. «Страшное впечатление оставила во мне еще одна история, — пишет Н. Павлович. — После Рождества я поехала из Оптиной в Москву. Одна монахиня, м. А., при мне просила батюшку, чтобы он позволил мне привезти с собою в Оптину ее больную слепую сестру, которая находилась в то время в одной московской богадельне. Батюшка не благословил, он только велел мне навестить ее, передать посылку от м. А. и попросить отца Сергия, чтобы тот причастил больную. Я поехала в богадельню. Среди грязной палаты я увидела худенькую, измученную женщину, по которой ползали вши. Когда я назвала ей имя отца Нектария, на лице ее отразился дикий ужас, как у затравленного животного… Я, как могла, ее утешила, успокоила и сказала, что на днях к ней приедет отец Сергий и причастит ее. Когда я вернулась в Оптину, батюшка сказал: «Видишь ли, она два раза спрашивала меня, как ей жить. Я благословил ей идти в монастырь, но она не послушалась меня и вот, видишь, ослепла». А затем, обернувшись к монахине Анне (сестре болящей), прибавил: «Она скоро умрет, но перед смертью прозреет и последние дни будет очень хорошо жить, а похоронят ее самым лучшим образом». И действительно, так и случилось».

Наступал последний для оптинцев Великий пост в обители — на Страстной монастырь будет окончательно закрыт. Старец Нектарий это знает, но, по крайней мере на людях, спокоен и поддерживает обычное течение своей жизни в скиту, хотя о нем уже кто-то хлопочет в связи с устройством здесь кожевенного завода…

Приходят к старцу художники — Николай Никифорович Беляев из Нижних Прысков, Лев Александрович Бруни с женой Ниной Константиновной (они нанимают жилье на Рыбной даче, принадлежавшей ранее Оптиной). По предложению старца — еще некоторое время тому назад — Лев Бруни написал икону Преображения Господня («Ваш образ будет иметь действие сначала на мысли, а потом и на сердце», — сказал он). Н. Павлович вспоминала: «Л. написал чудесный по краскам образ, но эффект сияния этого белого света достигался тем, что на первом плане подымались черные узловатые деревья. Увидев их, батюшка приказал их стереть: ничто не должно омрачать такого светлого проявления. И Лев, плача, стер. Тогда батюшка не объяснил, ни почему он приказывает стереть деревья, ни каков должен быть Фаворский свет. И вот теперь он заговорил об этом: «Это такой свет, когда он появляется, все в комнате им полно, — и за зеркалом светло, и под диваном, — батюшка при этом показал и на зеркало, и на диван, — и на столе каждая трещинка изнутри светится. В этом свете нет никакой тени; где должна быть тень — там смягченный свет. Теперь пришло время, когда надо, чтобы мир узнал об этом свете». Говорил он нам о незримой физическому взору красоте; как под видом нищего старика однажды явился Ангел. И лик батюшки был так светел и прекрасен во время этих рассказов, что мы не смели глядеть на него: казалось, в любую минуту может вспыхнуть этот дивный свет… Много раз просили у старца благословения написать его; но он всегда отказывался: «У меня нет на это благословения предков»».

Лев Бруни запечатлел на акварельном рисунке последнюю службу в оптинском храме. Вообще он много рисовал и обитель, и скит, разные уголки их и храмы. Сделал мимолетные карандашные зарисовки со старца Нектария.