Наставники Лавкрафта (сборник)

Войдя в солидную и просторную квартиру на Грейт-Рассел-стрит, он обнаружил, что атмосфера здесь переменилась. Возбуждение Дайсона улетучилось, морщинки на лбу разгладились, и он с умиротворенным видом сидел у стола рядом с окном, уставившись на улицу; лицо его выражало хмурое удовольствие, а на груду книг и бумаг, лежащих перед ним, он не обращал внимания.

– Мой дорогой Филипс, как я рад видеть вас! Пожалуйста, извините, что не встаю. Подвиньте стул сюда, к столу, и попробуйте этот восхитительно грубый табак.

– Спасибо, – сказал Филипс, – судя по запаху дыма, для меня он немного крепковат. Но скажите на милость, что у вас тут делается? Куда вы смотрите?

– Я караулю на своей сторожевой башне. Уверяю вас, что в созерцании этой приятной улицы и классической красоты портика Музея время летит незаметно.

– Меня потрясает ваша способность заниматься ерундой, – парировал Филипс, – но что насчет таблички? Вы ее расшифровали? Мне интересно узнать.

– В последнее время я не уделял особого внимания табличке, – сказал Дайсон. – Думаю, спиральные значки могут подождать.

– Да неужели! А как же убийство Вивиэна?

– Ах, так вас все-таки зацепила эта история? Ну, в общем, мы не можем отрицать, что история странная. Но не слишком ли грубое слово «убийство»? Можете считать меня чуточку декадентом, но я не могу отказаться от убеждения, что, например, великолепное слово «жертва» гораздо изящнее.

– Я блуждаю в потемках, – сказал Филипс. – Я даже не представляю, по какому следу вы движетесь в этом лабиринте.

– Думаю, что уже довольно скоро дело станет намного яснее для нас обоих, но сомневаюсь, что разъяснение вам понравится.

Дайсон раскурил почти погасшую трубку и откинулся на спинку кресла, однако не прерывая наблюдения за улицей. Последовала довольно долгая пауза, но вдруг он, напугав Филипса, испустил громкий вздох облегчения, поднялся с кресла и принялся ходить по комнате.

– На сегодня все, – сказал он, – в конце концов, и от этого устаешь.

Филипс с недоумением выглянул наружу. Вечерние сумерки уже сгущались, и контуры громады Музея расплывались – фонари еще не зажигали, но оживленное движение на тротуарах и мостовых еще не прекратилось. Художник напротив дома собирал свои инструменты, потом принялся затирать созданные за день яркие картинки, а чуть дальше кто-то с грохотом опустил железную штору магазина. Филипс не увидел ничего, что могло бы побудить Дайсона внезапно оставить наблюдательный пост, и все эти новые загадки начали его раздражать.

– Знаете, Филипс, – сказал Дайсон, неспешно прохаживаясь по комнате, – мне, пожалуй, стоит объяснить вам, как я работаю. Я опираюсь на теорию невероятности. Вам она неизвестна? Сейчас объясню. Предположим, я стою на ступенях у собора Святого Павла и жду, когда мимо меня пройдет слепой человек, хромающий на левую ногу; очевидно, что такое событие весьма маловероятно, если я буду ждать его в течение одного часа. Если я буду ждать два часа, невероятность уменьшается, но остается высокой, и даже целый день ожидания вряд ли приведет к успеху. Но если занимать ту же позицию день за днем, неделю за неделей – вы понимаете, что невероятность будет постоянно уменьшаться, падать день за днем. Неужели вам не ясно, что две непараллельные линии мало-помалу будут сходиться все ближе и ближе к точке пересечения и наконец сойдутся, а невероятность сведется к нулю. Этим способом я нашел черную табличку: мне помогла теория невероятности. Это единственный известный мне научный принцип, который позволяет найти незнакомого человека среди пяти миллионов.

– И вы рассчитываете с помощью этого метода отыскать того, кто сможет интерпретировать знаки черной таблички?

– Именно так.

– А убийство сэра Томаса Вивиэна?

– Да, я надеюсь, что лицо, виновное в гибели сэра Томаса Вивиэна, попадется мне в руки точно таким же способом.

После ухода Филипса Дайсон посвятил остаток вечера гулянью по улицам, а позже, когда настала ночь, уделил время своим литературным трудам, или охоте за фразами, как он это называл. Наутро он снова занял свой наблюдательный пост у окна. Еду ему подавали на тот же стол, и он ел, не сводя глаз с улицы. Время от времени он неохотно прерывал это занятие на несколько минут, и так просиживал весь день; только в сумерках, когда закрывались ставни и «мазила» начинал безжалостно стирать все, что сотворил за день, перед тем, как газовые фонари зажигались и разгоняли тени, Дайсон давал себе волю оставить пост. Бесконечное разглядывание улицы продолжалось ежедневно, и квартирная хозяйка была сперва озадачена, а потом и напугана этим бесплодным упорством.