Но наконец однажды вечером, когда игра света и теней едва началась, а безоблачное небо и прозрачный воздух придавали всем предметам блеск и отчетливость, наступил долгожданный момент. Человек средних лет, бородатый и сутулый, с проседью на висках, медленно шел по северной стороне Грейт-Рассел-стрит с ее восточного конца. Проходя мимо Музея, он бросил на здание беглый взгляд, а потом невольно оглянулся на меловые картинки и на самого художника, который сидел рядом с ними со шляпой в руке. Бородатый прохожий на мгновение застыл на месте, чуть покачиваясь, как бы в задумчивости, и Дайсон увидел, что кулаки его стиснуты, спина содрогается, а видимая сторона его лица сморщилась и исказилась гримасой мучительной боли, как перед эпилептическим припадком. Дайсон выхватил из кармана мягкую шапку, распахнул дверь и бегом скатился по лестнице.
Когда он выскочил на улицу, человек, который только что проявлял такие признаки волнения, уже развернулся и, не замечая, что за ним следят, помчался как бешеный в другую сторону, к Блумсбери-сквер. Дайсон подошел к художнику, дал ему денег и тихо произнес:
– Этот предмет рисовать больше не нужно.
Затем он также развернулся и не спеша пошел по улице в направлении, противоположном тому, которое избрал беглец. Соответственно, расстояние между Дайсоном и человеком с опущенной головой стало увеличиваться.
– Я предпочел провести встречу в вашей квартире, а не у себя, по нескольким причинам. Пожалуй, в первую очередь – потому что, по-моему, этому человеку будет легче на нейтральной территории.
– Признаюсь, Дайсон, – сказал Филипс, – что меня снедают и нетерпение, и неловкость. Вы знаете мой принцип: твердая почва фактов, материализм, если угодно, в его наиболее жесткой форме. Но в деле Вивиэна есть какие-то оттенки, которые немного смущают меня. Как же вы уговорили того человека прийти?
– У него преувеличенное представление о моих способностях. Помните, как я рассказал вам о теории невероятности? Когда она срабатывает, результаты сильно впечатляют тех, кто в нее не посвящен. Кажется, пробило восемь, верно? А вот и колокольчик звенит!
На лестнице послышались шаги, дверь отворилась и вошел, опустив голову, пожилой человек, бородатый, с обильной проседью на висках. Взглянув на него, Филипс прочел на его лице выражение ужаса.
– Входите, мистер Селби, – сказал Дайсон. – Это мистер Филипс, мой близкий друг, на сегодняшний вечер мы у него в гостях. Желаете что-то выпить? Нет? Тогда нам, наверно, лучше сразу выслушать вашу историю – я уверен, что она весьма необычна.
Гость заговорил глухим, слегка дрожащим голосом; неподвижный взгляд его, казалось, не мог оторваться от некоего ужасного зрелища, стоявшего перед ним и днем и ночью всю жизнь.
– Думаю, вы меня простите, если я обойдусь без предисловий, – начал он. – Мою историю лучше рассказать поскорее. Итак, я родился в отдаленной местности на западе Англии, где сами очертания лесов и холмов, изгибы потоков в долинах способны настроить на мистический лад всякого человека, одаренного сильным воображением. Я был еще малым ребенком, а уже вид некоторых огромных, закругленных холмов, лесных чащоб на крутых склонах, потаенных долин, огражденных бастионами гор, порождал в моей душе фантазии, не поддающиеся рациональному выражению. Став постарше, я стал заглядывать в отцовские книги, и интуиция вела меня, как пчелу к нектару, ко всему, что может питать фантазию.
Таким образом, чтение устарелых и оккультных сочинений, вкупе с дикими преданиями, в которые до сих пор тайно верят старики, привело меня к твердому убеждению, что где-то под холмами спрятан клад, сокровища, принадлежавшие племени, вымершему много веков назад, и все мои мысли были направлены на поиски груд золота, лежавших, как мне чудилось, под несколькими футами зеленого дерна. Особенно меня манил, будто по волшебству, один курган, памятка позабытого народа, купол которого венчал вершину обширного горного хребта; я часто сиживал там летними вечерами, на большой глыбе известняка, на самой вершине, и глядел на желтеющие волны моря и дальнее побережье Девоншира за ними.