В гостеприимном городе Карловаце сидят в приятном обществе протоиерей Василий Ускокович, его преданные друзья – председатель Новосадского кассационного суда Лаза Костич и еще несколько мудрейших, умнейших, а к тому же еще и виднейших граждан всей империи, и вот протоиерей Василий говорит: «Вот, дорогой Лазо, опять сидим за стаканчиком с наших виноградников, а еще не знаем, господин ты мой хороший, что мы, почему мы и зачем мы, сербы, на свете живем, хотя даже на первый взгляд мы лучшие, знатнейшие в истории и для женского глаза самые симпатичные, но каждый нас мучит, мудрит над нами, угнетает нас и клевещет на нас и по всяким газетам, как будто мы сволочь распоследняя!» На это судья ему взвешенно отвечает: «Именно потому!», а протоиерей продолжает: «Я бы с тобой всю ночь напролет сидел, пока мы не разрешим все спорные вопросы, не рассмотрим все несчастные случаи и другие народные страдания, если бы не знал, что ты свое драгоценное время бережешь для написания замечательных стихов, как любовных, так и патриотических!» И добавляет еще: «Серьезно, как только тебе удается все эти свои чувства строчка за строчкой сложить, да еще в конце все так собрать, чтобы оно с тем, что раньше писано было, совпало?» Отвечает ему судья Костич: «Да я и сам не знаю!»
Император и король всех нас, сидя в приятной ванной в тени раскидистого дерева и глядя на оперную сцену, говорит своему дворянину: «Разве я хоть когда совершил какой злодейский поступок, к которым цари, императоры и короли так привычны и им подвержены? Разве я когда-нибудь выселял целые города, чтобы заселить их другими жителями? Разве я отравлял колодцы, рубил головы гильотинами или слал на людей войска, чтобы их поубивали и перевешали на всюду растущих деревьях? И даже если подобное где-то и случалось, я о том ни сном ни духом не ведал! По мне, ничего лучше нет, как быть при своем дворе, умильно беседовать с моими дорогими домашними, кормить моих зверей, сидящих по красиво разукрашенным клеткам, а после всего этого читать газеты, которые свободно печатаются по всей нашей великой империи! Разве это слишком великие пожелания для императора, который находится в самом лучшем, самом мужественном и самом славном возрасте?» «Конечно же нет», – отвечает ему смирный, гладко причесанный и верный дворянин.
«Что это вы все читаете эти разлохмаченные хрестоматии, которые держите в своих маленьких ручонках, когда в жизни можно увидеть куда больше куда более интересных событий?» – спрашивает учитель Йова Станивук и гонит маленьких детей из класса, чтобы они посмотрели на восход и закат солнца, равноденствие, заморозок, чтобы услышали ураганный ветер, веселый гром и легкие нахальные звуки мартовского дождичка. «Вот цветочек!» – говорит маленькая Анка и тут же срывает его, потом передает в отеческие ладони учителя Станивука. «Этот больше никогда пахнуть не будет!» – говорит победоносно поучительный учитель, вставляя цветок себе в петлицу. «Смотрите, птица!» – говорит он, указывая на птицу, в которую целится Ивица Михоль из своего охотничьего ружья. «Зловредный охотник, – говорит ему учитель, – потому как желаешь прервать полезный полет маленькой птички, но ведь тебе от этого никакой корысти не будет! Дай ей свободно порхать в воздухе, и пусть жизнь ее продлится!» Говорит посрамленный охотник Ивица Михолъ: «Мои знакомые еще хуже дела вытворяют, вон как они преследуют невинного оленя, он даже рогами в ветках запутался!» Мясник Никола Дебач с обнаженным резаком мчится в том направлении и кричит: «Дайте я его освежую как следует, а не как попало!» Корчмарь Томленович добавляет: «Дорогие дети, приходите посмотреть, как из убитого оленя готовят прекрасный королевский обед для тех, кому есть чем заплатить, при этом будем разносить вино с виноградников господина Ускоковича, состоящее из ядовитой, но очень приятной жидкости!» «Говорю я вам, – повторяет добрый учитель Йова Станивук, – лучше и больше следует наблюдать то, что происходит вокруг нас в виде жизни, чем читать всякие глупости в нашей растрепанной, замусоленной, хотя и умной
Словарь попа Теодора
СЛОВО, то, что из уст исходит, когда кажется мне, что сей момент блевать начну или заикаться стану. Кучка буковок про что-то, кто-то разумеет, а кто-то и нет.
В, внутри, противуположно наружи. Наружи можно облака шапкой гонять, а внутри – проповедовать.
ЦЕРКОВЬ, где служу и все мои предшественники служили, кто лучше, кто хуже, все от народа зависят, с которым живем. Первая, которую Адам застал в 1604 г., тут и помер; горела в 1635-м, 1678-м и в 1681-м, при Симеоне. Совсем новую Аким построил в 1693 г., а опять порушили при деде моем Клименте в 1771-м, который опять ее, как умел, построил, отец Аврам кой-чего пристроил, а какая она теперь, сами поглядеть можете.