Настоат

Как враждебно ко мне он настроен! Знаю, я заслужил, но все же больно, очень и очень больно… Он мне как сын. Родных детей я так и не нажил, но даже те, кого я воспринимаю близкими по духу, чураются меня, брезгуют, сторонятся. Плачевный финал бессмысленной саги…

Может, потому я и хочу назначить Дункана новым Курфюрстом, что отчаянно нуждаюсь в частичке тепла, мягком, понимающем взгляде, благодарных, нежных объятиях. Личное неотделимо от Городского, человеческое – от божественного, внеземного.

Принцепс садится за стол, подпирает голову руками. Тело трясется, по лбу и щекам катится пот – старческая деменция во всей ее смертоносной красе. Деменция… Надо же, только сейчас осознал, что у Урсуса – говорящее имя. Жаль, что это не он подыхает – как бы ни презирал я Курфюрста, Первого советника я ненавижу куда больше.

– Вот что, мой мальчик! – Какая отвратительная фамильярность! Обращается ко мне, будто я ему чем-то обязан. – Наконец, этот день настал! Чуть позже я сообщу тебе кое-что важное… Но для начала скажи, зачем ты просил аудиенции? Хочешь что-то со мной обсудить?

Курфюрст растягивает слова, словно умирающий попугай или поющая кукла, у которой вот-вот сядет батарейка. Жалкое зрелище! А то, что ты собираешься мне рассказать, я и так знаю: Деменцио – грядущий правитель. И не надо меня утешать – нет, мы не помиримся. И не сработаемся. Остаться должен один – именно поэтому я сюда и явился.

Между тем давно пора перейти к делу. Часы тикают, отмеряя секунды – Первый советник скоро вернется, а вместе с ним – «око Государево», преторианская гвардия. И лик ее будет ужасен. Чего же я медлю? Боюсь, сомневаюсь… Неужели я ни на что не способен? Парадный мундир, амарантовые аксельбанты – все это видимость: снаружи – павлин, а внутри – трус, курица, канарейка. Я такой же, как Йакиак – у него вряд ли хватило бы смелости взять судьбу в свои руки.

Пока я колеблюсь, надо тянуть время.

– Господин Курфюрст, вот уже сотни лет никто не обращается к вам по имени… Во всех газетах – лишь Государь, Принцепс, Помазанник Божий, Суверен, Солнцеликий. Примат общественного над индивидуальным. Мне кажется, это несправедливо – вы перестали быть человеком и превратились в абстрактную функцию, безличностную идею. Пожалуйста, напомните, как вас зовут?

– Лай Иокасто.

– Точно, Лай! Я хотел обсудить с вами дело Настоата. Деменцио передал мне приказ максимально ускорить расследование. Возможно, даже сфабриковать улики. Я, естественно, отказался: как говорится, честь – жизнь моя, и обе растут из одного корня. Однако мне хотелось бы узнать вашу точку зрения. Почему вы уверены, что именно Настоат – тот самый убийца?

Хорошо, пару минут я выгадал. Курфюрст заводит шарманку – начинает что-то доказывать, кашляя и страдая одышкой. Естественно, я не слушаю – погружен в свои мысли.

«Преступник», «интуиция», «неопровержимые улики», «вклад в твое будущее» – доносятся до меня отдельные слова, которые, по правде, меня мало волнуют. Передо мной – дилемма: кто я – «тварь дрожащая» или «право имею»? Если первое, то в чем цель моей жизни? Быть всегда на побегушках, на второстепенных ролях? Прислуживать тем, кто ниже меня и по происхождению, и по духу? Нет, ни за что! Такой участи я себе не желаю! Как там говорил Настоат? Fortes fortuna adiuvat – судьба благоволит сильным. Пора действовать!

«Но… все же… убийство? Как потом с оным жить? Готов к адским мукам? – вновь просыпается внутренний голос. – Ландграфский престол не стоит ни единой капли крови. А если, по-твоему, стоит, то ты – никудышный, бездарный правитель! Нет никакой дихотомии и дуализма, нет “право имеющих” и “тварей дрожащих”. Мы все одно! Дилемма – лишь у тебя в голове! Отбрось ее, очисти разум от скверны – и непременно станешь Курфюрстом. Я обещаю!»

Часы на стене бьют полночь. Двенадцать мерных ударов, что эхом разносятся по Тронной зале. Курфюрст вздрагивает, заканчивает монолог. Я не успел… Или отступил, повинуясь внутреннему голосу.