Настоат

Закрываю старику рот ладонью – вблизи дворца лишь мои люди, но предосторожность все же не помешает. Тело Курфюрста обмякает в моих объятиях; окровавленное лезвие шпаги торчит у него из груди. Насквозь! Значит, есть еще силы.

Падая, он смотрит мне прямо в глаза – непонимающе и одновременно смиренно. Не надо! Прекрати! Это именно то, чего я боялся… Вот почему решил бить со спины! Меня словно током пронзает: нужно добить, добить как можно скорее – пока разум не успел осознать импульс, пока совесть вновь не проснулась. Быстрее! Закрыть его пустые глаза, чтобы они не снились мне ночью.

Но нет! Не о том сейчас надобно думать – позади меня Лисаветт. Резко оглядываюсь – Завещание и Закон о престолонаследии до сих пор у него в руках; от неожиданности и страха он не в состоянии вымолвить слова. Я потерял чувство реальности: то, что длилось для меня целую вечность, для него заняло лишь секунду.

Прости, Лисаветт, когда-то ты был моим другом. Но сегодня оказался не в то время не в том месте. Как говорится, попал под горячую руку… Я хотел бы этого избежать, но теперь уже ничего не поделать…

Резким рывком выдергиваю шпагу из тела Курфюрста, он едва вскрикивает и заваливается набок, правой щекой припадая к холодному полу. Кровь течет изо рта, еще немного – и начнет затекать в ноздри. Надо перевернуть его на спину: захлебнуться собственной кровью – такой смерти я и врагу не пожелаю. Но все это после – сейчас нужно разобраться с испуганным альгвасилом.

Стремительно выскакиваю с балкона, прыгаю на Лисаветта и быстро, словно ножом или кинжалом, с десяток раз пронзаю его слабое, податливое тело. Как и Курфюрст, он не делает ничего – не сопротивляется, не зовет на помощь, лишь смотрит, неотрывно смотрит мне в душу.

На этот раз все наверняка – пара мгновений, и Лисаветт уже в царстве мертвых. Лицо его застывает, на нем – нечто вроде улыбки: уголки губ слегка подняты, вокруг глаз – морщинки… Прости, прости, я не хотел! Но так было нужно.

Разжимаю пальцы, вытаскиваю из рук альгвасила два документа – лучше сразу, иначе потом будет трудно. Трупное окоченение начинается почти сразу – в Городе, среди болот и трясин, уже через минуту после кончины тело обращается в соляной столп, словно это Содом и Гоморра. Сегодня же сожгу завещание – ничто не должно стоять на моем пути к власти.

Возвращаюсь к Курфюрсту, он хрипит, едва дышит. Пора прекратить его муки.

– Зачем? Скажи, зачем?.. – шепчет он через силу. – Я провозгласил тебя Государем! Пара дней, и меня бы не стало…

Что такое ты мелешь? Даже на пороге смерти остаешься лжецом и лицемером!

– Деменцио – ваш наследник. А я так – блудный сын, изгой, пария, отщепенец, который никогда и никому не был нужен… Да, я сотворил зло – но восстановил справедливость!

– Посмотри… Посмотри завещание!.. Лисаветт… Зачем ты так с ним? Он ликовал, радовался, что ты станешь Курфюрстом…

Хватит! Хватит мучить меня и себя, не подыгрывай моей внутренней твари… Я ее связал, замуровал, посадил в клетку, но сейчас она опомнилась, пробудилась и неистово гнет, ломает железные прутья. Вот-вот вырвется на свободу! И как мне жить после этого?

Перевожу взгляд на завещание: «Божиею милостью Мы, Курфюрст, Принцепс и Суверен Святого Ландграфства, Лай Иокасто, повелеваем впредь и во веки веков наследником Нашим, держателем земель Городских и близлежащих Предместий, а такоже всей Пятой стороны света до самых Ея отдаленных окраин отныне почитать сиятельного Дункана Клаваретта, Начальника Великого следствия, коего Государь с сего дня признает по закону Династии и Майората своим Духовным, Приемным и Названым Сыном. Иные претенденты на трон (эрцгерцоги, маркграфы, тетрархи, штатгальтеры, министры, генеральные секретари, ярлы, епископы, эфоры, прелаты, аппаратчики, национальные лидеры, консулы и проконсулы, базилевсы, конунги, диадохи, стратеги и иже с ними, etc.), вне зависимости от их родословной, титула, происхождения и занимаемой должности, а также степени родства с предыдущими Правителями Города (включая мезальянсы и морганатические браки) лишаются какого бы то ни было права наследования иначе, как по Державной Воле самого Дункана Клаваретта».

Я теряю дар речи… Пробившись сквозь частокол изуверски закрученных фраз и высокопарных канцеляризмов, я с ужасом понимаю: то, что произошло сейчас, было не только чудовищным и бесчеловечным, но и абсолютно пустым, напрасным, бессмысленным злодеянием. А точнее сказать – самоубийственно вредным. Губительным для всех, кроме Деменцио Урсуса.

И вновь на глазах моих слезы – только теперь уже навсегда. Бесповоротно.

– Нет… Ваше величество! Простите… Я не знал, даже не думал… Что… Что я наделал? Во что такое я превратился?

Курфюрст тихо стонет, на последнем издыхании протягивает исхудавшую руку. Что-то пишет пальцами в воздухе, словно пытаясь исцелить меня или утешить.

– Не кори себя, мой мальчик! Это я во всем виноват… Расплата за грехи долгой, нечестивой жизни. Поверь, я заслужил – ты лишь орудие в руках Господнего Промысла и Провидения… Лисаветта жаль. Несчастный, он пострадал ни за что…