Настоящая фантастика – 2010

С первых шагов советской фантастики в 20-е годы XX века тема конца света — «Имеется в виду, естественно, не конец света вообще, а конец того света, который мы наблюдаем сейчас»[3] — грозно прозвучала со страниц фантастических романов. Речь в них шла о гибели старого мира, мира, где правят эксплуататоры трудового народа. Далеко не всегда авторы показывали подробности такого крушения, но в апокалиптической природе его сомневаться не приходится. Большинство этих писателей знали войну и революцию не понаслышке, они сами были активными участниками событий первых десятилетий века, что и предопределило разрушительный пафос в их творчестве. Но наиболее ярко апокалиптические мотивы прозвучали в фантастических романах писателя предыдущего поколения Алексея Толстого.

«Аэлита» пронизана темой умирания старого мира. Из призрачного Петрограда, где царит мерзость запустения, улетает инженер Мстислав Лось, унося в памяти образ умершей жены, которая осталась там — в прошлой счастливой дореволюционной жизни. Его спутник, красноармеец Алексей Гусев, не знает иной судьбы, кроме судьбы вечного вояки. На Марсе они всюду обнаруживают следы заката величественной цивилизации. Марсианка Аэлита повествует им о гибели Атлантиды. И посланники Земли принимают активное участие в последнем акте трагедии марсиан — в неудачном восстании. Через весь роман проходит идея, что все имеет начало и конец, что жизнь и разум лишь краткий миг в вечном полете ледяных кристаллов. И осколок погибшей планеты, который проносится мимо ракеты, воспринимается как мрачное предзнаменование. Однако недаром экспедиция на Марс стартует в канун праздника Преображения Господня, в ночь на 19 августа, что должно, по-видимому, внушать некоторую надежду. Последнее обстоятельство позволяет рассматривать столкновение двух цивилизаций как конфликт между ветхозаветным (марсиане — наследники дохристианской цивилизации Земли) и новозаветным сознанием двух русских наследников цивилизации православной.

Еще более отчетливо звучат апокалиптические мотивы в романе «Гиперболоид инженера Гарина». Авантюрист Гарин, талантливый человек, но движимый низменными страстями, посредством гиперболоида разрушает экономическую систему старого мира, чтобы создать на его руинах свое собственное царство. В «Гиперболоиде» Толстой сумел, казалось бы, могучую земную цивилизацию схватить за шиворот и встряхнуть. Руками безумного русского инженера с душой убийцы. Чем Гарин не Антихрист? Симптоматично, что в финале мы видим Гарина и его «божественную Зою» на необитаемом острове (Острове Забвения!), от скуки разглядывающих проекты так и не построенных дворцов. Царство Антихриста рухнуло, а где-то за горизонтом громоздятся неясные пока очертания утопии — Царства Божия на Земле.

Но апокалиптические мотивы не были самоцелью для русских советских писателей. Крушение старого мира в их творчестве выступало либо лишь фоном для более яркого выражения экзистенции героя, либо — прелюдией или даже необходимым условием для становления грядущего Царства. Причем очень часто авторы делали неосознанный (а может быть, вполне осознанный) выбор между экзистенциальным переживанием героя и внешним деянием. Строить утопию, осваивать космос и одновременно переживать трагичность собственного бытия могли себе позволить лишь очень немногие персонажи фантастических произведений. Ведь инженеры, ученые, космолетчики — прежде всего люди дела, им не пристало сокрушаться по поводу того, что человек смертен. Риск профессии! Примирить героику созидательного труда и научного поиска с рефлексией в одном непротиворечивом образе мало кому удавалось из советских писателей, обращавшихся к фантастике. Пожалуй, Алексею Толстому да Андрею Платонову, а после них — Ивану Ефремову в «Туманности Андромеды». Но о Ефремове позже.

Попытаемся разобраться, что же произошло с русской советской фантастикой на рубеже 30-40-х годов, почему она вдруг утратила как экзистенциальную, так и социально-утопическую составляющие. Бытует мнение, что виновата власть. И как ни странно, мы согласимся с этим. Власть, безусловно, виновата, но не в том смысле, что бдительные партийные и карательные органы хватали писателей за руку. По большому счету советской власти не было никакого дела до фантастики. Даже знаменитый роман Евгения Замятина «Мы» был запрещен к изданию вовсе не потому, что власти усмотрели в нем крамолу[4]. И тем не менее, тем не менее…