Настоящая фантастика – 2010

Дело в том, что, уповая на будущее, советские фантасты воленс-ноленс адресовали свои построения власти как единственному действенному рычагу переустройства мира. Известно, что Ян Ларри, автор одной из лучших социалистических утопий «доефремовского» периода «Страна счастливых»[5], свой сатирический роман «Небесный гость», где критикуются язвы социализма (а не капитализма, как тогда было принято), адресовал не широкой публике, а лично товарищу Сталину, за что и поплатился. Другие писатели, не решаясь на столь радикальный шаг, не могли не взирать с надеждой в сторону Кремля, люди в котором, по словам поэта Николая Тихонова, «никогда не спят». Но абсолютное доверие к власти лишало писателей не столько возможности, сколько необходимости глубокого осмысления путей реализации утопии и выражения личного отношения к ней героев. Социализм, а затем и коммунизм были предрешены, как многие тогда верили, неумолимой логикой исторического прогресса. Точно так же, как было ранее предрешено грядущее Царство Христово в православном сознании русского человека. Заметим в скобках, что эта болезнь поразила не только фантастов. Во всей советской литературе после «Доктора Живаго» не отыскать произведения, в котором действительно глубоко ставились бы экзистенциальные вопросы. Космос интеллигенции окончательно замкнулся на государственной власти. Она стала высшей сакральной инстанцией.

И от этой предрешенности советская НФ стала мельчать, фактически сводясь к иллюстрированию отдельных положений учения классиков марксизма-ленинизма о грядущем коммунизме. «Религиозный» мотив Царства Божьего на Земле все чаще заменялся иным «религиозным» мотивом — противоборства строителей этого Царства с Антихристом — миром капитала. Этот мотив и лежит в основе большинства текстов наиболее популярных фантастов того времени: А. Беляева, Г. Адамова, А. Казанцева.

А затем пришло время «освоения» еще одного положения «священного писания», то бишь марксизма-ленинизма, — о высоком материально-техническом уровне жизни при коммунизме. Сведенное к научно-техническим новинкам, чудо перестало быть по-настоящему чудесным. Оно уже не обещало небывалых открытий, оно вполне укладывалось в прокрустово ложе пятилетних планов. Но даже в таком урезанном виде, в виде фантастики «ближнего прицела», оно воздействовало на читателя, по-прежнему привлекая его к НФ. Да и писатели не желали применяться к обстоятельствам, искали новые формы. Так появилась географическая фантастика. Романы и повести Обручева, Брагина, Плавильщикова остаются интересными до сих пор. Военно-техническая фантастика в произведениях Н. Шпанова, Г. Адамова, С. Беляева по-своему подготавливала читателя к грядущей войне. Чудо мельчало, но оставалось чудом. Порой оно давало чудные всходы. Прицел писательской прозорливости просто сместился на ближние цели. В послевоенный период в море фантастики установился практически мёртвый штиль, но это было затишье перед бурей. Ведь на страницах журналов и обложках редких НФ-книг появилось новое имя — Иван Ефремов.

5

По-видимому, «Туманность Андромеды» не могла появиться в иной период, кроме как в хрущевскую оттепель. Время развенчания «культа личности», время новых, небывалых надежд на построение, причем — на скорое построение («нынешнее поколение будет жить при коммунизме») Царства, время грядущего прорыва в космос («небеса» в религиозной параллели). И это было первое за долгий период «фантастического застоя» произведение, в котором мощно зазвучали экзистенциальные мотивы. Возможно даже — помимо воли автора.

Всеволод Ревич в свое время провел интересные параллели между «Туманностью…» и «Люди как боги». Для нас представляет ценность два его наблюдения: у Ефремова, в отличие от Уэллса, роль религии играет Наука. Именно с большой буквы. Служение Науке — Познание. А Роль Высшего Судии, непререкаемого авторитета — Великое Кольцо цивилизаций.

Но не образами людей будущего, о достоверности или недостоверности которых до сих пор идут споры, не масштабностью картин их жизни, не покорением космоса берет читателя «Туманность…» на глубинном уровне. Хотел того Иван Антонович или нет, но звенит, звенит в романе щемящей нотой тема бренности человеческого существования, ничтожества человека перед лицом Вселенной, достигая предельного накала в финале, в сцене прощания с экипажем «Лебедя». Звездолетчики уходят НАВСЕГДА. И перед этим НАВСЕГДА меркнут и достижения в области звездоплавания, и в области танцев и даже исполнения симфоний в определенной цветовой тональности. Жизнь есть — смысла нет. Ибо существуют НАВСЕГДА и НИКОГДА.

К счастью, Ефремов не стал наделять своих героев бессмертием — ибо хорошо понимал, что тогда речь у него пойдет уже не о людях. Тем не менее роман оказал необычайное воздействие на умы, ибо, несмотря на литературные недостатки, обладал силой именно что религиозного убеждения.